Вспоминается, как французская журналистка, бывавшая в клубе «Наш календарь», в 1961 году спросила меня:
— Почему, когда я в магазине обращаюсь к продавщице по-русски, часто грубят. Перехожу на французский — вежливо обслуживают?
Забавно, что то же самое случилось в Москве, в гастрономе на Преображенке. Прошу бутылку «Боржоми».
Продавщица не глядя:
— Нету.
Уже направляюсь к выходу, но возвращаюсь. Почему не попробовать? И на ломаном русском языке обращаюсь ко второй:
— Мой хотел иметь бутылку «Боржоми».
Пожилая тетя с готовностью кивает и кричит отошедшей напарнице:
— Вера, а Вера, тут иностранец пришел. Принеси-ка «Боржоми»!
Через минуту двигаюсь к дому с двумя бутылками дефицитной грузинской воды.
Да, в 1951 году не смей преклоняться перед Фарадеем, потому что он американец. В 1961-ом не слагай стихов о Вагнере, потому что он немец, И то и другое-низкопоклонство перед Западом. Но никогда эта формулировка не касалась обслуживания обычных заурядных иностранцев, приезжающих в СССР. Для них специальные и продовольственные и промтоварные магазины «Березка», чтобы в очередях не торчали и покупали что нужно. Для них в ресторанах зарезервированы столики. Для них бронируются номера в гостиницах. И не только бронируются. Тебя могут выгнать из законно занятого номера из-за неожиданного приезда зарубежных туристов. Крайне, видите ли, важно, что они о нас скажут!
А что говорят, когда распинаем Чехословакию, когда изгоняем из России Солженицына, когда давим картины бульдозерами и сжигаем их на костре, — на это начихать. Идеология превыше всего!
В начале далеких тридцатых годов, когда в Советском Союзе свирепствовал голод, когда на Украине матери поедали детей, остроумец Бернард Шоу, возвратившись из Москвы в родные пенаты, на вопрос корреспондента, правда ли, что в России нечего есть, ответил: «Нигде меня так вкусно не кормили». В сороковые и пятидесятые годы выходили на Западе книги вырвавшихся из коммунистического ада очевидцев, но Запад равнодушно от них отвернулся.
Но пробил час. Нашелся человек, которому было суждено взорвать постыдное равнодушие. «Архипелаг Гулаг» Солженицына обнажил перед содрогнувшимся миром чумные язвы лагерей «процветающего» социалистического общества и впервые заставил беспечных и спокойных задуматься о будущем собственных стран. Мы услышали о выходе «Архипелага» в начале января по западным радиостанциям. А с середины месяца с не виданной доселе злобой и разнузданностью развернулась антисолженицынская кампания. Великого писателя обзывали «выродком» и «предателем», «литературным власовцем» и «негодяем». «Правда» писала: «Слишком уж очевидны мерзостность и ничтожество этой фигуры».
21 января длившееся четыре часа партийное собрание Союза писателей постановило просить правительство лишить Солженицына советского гражданства. Задавленные, боящиеся друг друга люди старались не выдавать своих чувств, но порою не сдерживались. Поэт Л. сказал Майе в тот позорный для писателей день:
— Бывали хуже времена, но не было подлей. Какой-то аноним бросил ей на стол записку:«В нашей огромной пустыне воспрял пророк. Преклонитесь перед ним, светломудрым, духом сильным, боговдохновенным посланцем Его».
Художники под огнем
«Художникам время от времени надо грозить пальцем».
16 февраля, в день рождения своей матери, Саша Рабин справлял свадьбу. И вечером к дому Оскара начали подкатывать автомобили с иностранным номерами (дипломатическими и журналистскими). Впрочем, «подкатывать к дому» сказано не совсем точно, ибо в обширных Преображенских дворах проезжие части сделали настолько узкими, что больше одной машины, проехать по ним одновременно не могло. Поэтому образовался длинный хвост почти в сотню автомобилей от Оскарова двора и вылезший аж на главную магистраль — Большую Черкизовскую улицу.
Вечер выдался холодный, мокрый, ветренный. Те, кто приехал попозже — а среди двухсот гостей были и послы, — пробирались к дому в полутьме по мокрому снегу и грязным лужам. Гебисты, со всех сторон окружившие беспокойный участок, явно нервничали. С одной стороны, черт знает что за демонстрация с участием высокопоставленных дипломатов. С другой — законная свадьба. Не придерешься. В конце концов тайная полиция приняла, что с ней не часто случается, разумное решение. Ее одетые в штатское сотрудники стали подсказывать заблудившимся консулам и атташе дорогу. Когда же (и это вызвало среди художников искреннее веселье) приехавшие на празднество послы, поздравив новобрачных и посмотрев развешанные на стенах картины, стали отбывать, то гебисты как-то изыскали возможность подавать их машины прямо к подъезду.