Так порою и раскрытие третьесортных стукачей идет на пользу карательным органам. Лишь стойкий, ничего не страшащийся, умеющий все обстоятельно и хладнокровно, словно умелый полководец, взвесить человек способен реально смотреть на вещи, и, учитывая действительные опасности, отбросить прочь шелуху пустых словес и слухов. И, главное, понять, что стукачи — неизбежные спутники советской жизни, что разоблачишь одних — подошлют других. И поэтому нужно, не ударяясь в панику, игнорировать присутствие засланных агентов тайной полиции, тем более, что художникам и скрывать-то особенно нечего. А если возникает настоятельная нужда в тайных ходах и действиях, то можно ограничить круг посвященных двумя-тремя исполнителями, которым веришь, как самому себе. При сплошной же навязчивой шпиономании ничего и не совершишь — будешь сидеть и предаваться сомнениям.
Но, прерывая отнюдь не лирическое отступление, возвращаюсь в весеннюю Москву 1974 года. В конце марта Оскар к счастью выбрался в деревню и, как бывало, неторопливая, размеренная сельская жизнь, благотворная тишина и постепенно налаживающаяся работа вернули ему душевное равновесие, столь необходимое в складывавшейся сложной ситуации.
К тому времени стало совершенно ясно, что гебисты окончательно, как им тогда казалось, разделавшись с Самиздатом, и, основное, с «Хроникой текущих событий», и, расправившись, — кого вынудив эмигрировать, кого запрятав в лагеря и психушки, с большей частью Демократического движения, замыслили добить и непокорных модернистов. До сих пор им не давали выставляться на Родине. Теперь надумали лишить возможности и творить. В первых числах апреля приехала к нам перепуганная жена Юры Жарких. Всегда веселую, никогда не унывающую Ирочку, трудно было узнать.
— Что делать? — спрашивает она. — Вчера в мастерскую к Юре пришел кагебешник. Долго рассматривал картины. Добродушно разговаривал, пошучивал. И на меня обратил внимание, мол, наконец-то и жену Жарких увидели. А потом объясняет, что Юре послезавтра надо прийти в Большой дом (ленинградский вариант Лубянки). Вот я и села в поезд. И — сюда за советом.
— Пусть Юра немедленно выезжает в Москву. Отсидимся, а там посмотрим.
Получилось, однако, по-иному. Юра заканчивал картину и на все Ирочкины доводы только отмахивался:
— Ничего не случится! Пришли, попугали и ушли.
А через день-другой выскочил за красками и тут же на выходе из темного узкого двора оказался в объятиях двух здоровенных верзил. Художника втолкнули в машину — и в Большой дом.
Встретили его ласково. Сначала поговорили о творчестве (ну, где же и впрямь беседовать об искусстве, как не в чекистском штабе?!). Удивительная вещь — они потрясены произведениями Жарких, открывшими для них новые горизонты в живописи. И какое безобразие, что эти замечательные картины не выставляют! Но падать духом не стоит. Разберемся — поможем. Сигареты у вас кончились? Да вы не стесняйтесь, мы же свои люди — берите, курите! И вдруг:
— Скажите, пожалуйста, вы портреты пишете?
— Да.
— В том числе и зарубежных дипломатов?
— Да.
— Греческого посла, кажется, и венесуэльского зарисовали?
Юра молчит, но собеседник будто бы и не замечает.
— А кого еще?
— Не помню.
— Но у вас же есть визитные карточки тех, кого вы писали или собираетесь писать.
Юра молчит. А гебисты:
— Лучше покажите их нам по-хорошему. Обыск устроим и все равно найдем.
И неожиданно вновь возвращаются к творчеству и сулят выставки. И снова вспоминают о визитных карточках. Но теперь-то Жарких сжался, точно пружина. Просчитались товарищи! Ни кнут, ни пряник здесь не помогут. Не тот человек.
— Нет у меня карточек!
— Найдем!
— Ищите.
— Идите подумайте о наших предложениях.
Ушел Юра и, не заглядывая домой, сел в поезд — и в Москву. На какое-то время злые духи от него отстали.
Между тем семейство Рабиных возвратилось в столицу и немедленно возобновились акции КГБ против лидера нонконформистов. Сначала атаковали его сына. После приема в греческом посольстве Сашку схватили вечером на улице Горького и в наглухо зашторенной машине доставили, судя по всему, на Лубянку. Да и в помещении ли суть? Вот писателя Войновича гебисты пытались отравить в гостинице. Молодого же Рабина они обрабатывали по тому же сценарию, что пускался в употребление с Жарких: нахваливали картины, обещали, что состряпают прием в Союз художников, намекали, что и за персональной выставкой дело не станет. Лишь не следуй по стопам отца. Будь нормальным советским гражданином. Видя, что сказками Сашу не соблазнишь, опричники пустили в ход угрозы, вплоть до элементарней физической расправы — искалечим! И еще изощреннее: