— Ваша жена ждет ребенка. Сейчас мы ей позвоним и сообщим, что вас арестовали. Разволнуется и…
И снимает достойный наследник Дзержинского трубку, и набирает номер.
Сашка, до того сдержанный, бросается вперед с криком: «Звери!». Его хватают так, что разрывается рубаха, и отбрасывают. Правда, трубку чекист опускает, но, видно, доволен. Нащупал слабое место. А Сашка уже орет во все горло:
— Мы предадим все гласности! Отец соберет пресс-конференцию!
— Да кто такой твой отец?
— Большой русский художник.
— Большой… Получите за гласность!
Но довозят парня аж до подъезда. Боязно все-таки: сорвется и с Лубянки отправится к треклятым западным журналистам.
Спустя несколько дней подвергается нападению и Оскар. Будучи близко знаком с отцом Дмитрием Дудко, он 4 мая пошел в церковь на Преображенке, где со своими знаменитыми и необычно популярными проповедями выступал мужественный священнослужитель. Церковные владыки по приказу светских его в тот день оттуда изгоняли. Это была своеобразная демонстрация со стороны как верующих, так и просто сочувствующих честному пастырю. Народу собралось множество. Тут же в маленьком садике при храме поставили столик, и около него толпились желающие подписаться в защиту отца Дмитрия. Рабин, выйдя из церкви, подписался под обращением и не спеша направился домой. Дорога вела мимо районного отделения милиции. Оскар еще не успел дойти до него, как от обшарпанного серого здания на большой скорости отъехала милицейская машина «Волга» и резко затормозила около художника. Выскочившие из машины милиционеры набросились на Рабина и потащили его в отделение… Дежурный объявил Оскару, что в церкви он, якобы, украл у кого-то часы. После короткого допроса и внимательного обыска — рылись в карманах пиджака, выворачивали карманы брюк, велели снять туфли, — его отпустили.
Что за нелепость? — спросите вы. — Кому это понадобилось? Так, для кого нелепость, а для кого — тактика и стратегия. Пускай, мол, понервничает. А то — отдохнул в деревне, успокоился; пускай понимает, что, куда бы ни шел, повсюду за ним наблюдают всевидящие чекистские очи; что бы он ни делал, все ведомо недремлющей Лубянке.
Через неделю после того, как Оскар «украл» часы, то есть 12 мая, два молодых художника, Вадим Комар и Александр Меламид, создатели нового направления в советском неофициальном искусстве — соц-арта (В США поп-арт от обилия вещей, — насмешливо говорили они, — в СССР соц-арт — от обилия идей»), намеревались показать на квартире Меламида на Ленинском проспекте небольшой спектакль, связанный с частью их теории. Идея его незамысловата. Каждый человек в принципе может писать картины. Поглядите. Двум нигде не учившимся живописи, никогда не рисовавшим людям зачитывается короткая информация из газеты; например, такого-то числа на сталелитейном заводе № 1161 введен в строй очередной стан мощностью… Им внушается важность случившегося так, чтобы они эмоционально почувствовали это. А затем к огромному растянутому вдоль стены холсту выходит парень, и, следуя указаньям-командам Комара, начинает малевать вышеупомянутый технический объект. Комара сменяет Меламид, а парня — девушка, продолжающая труд предшественника. Время от времени включается портативный магнитофон и действие прерывается бодрыми комсомольскими маршами, которые придают всему ироническую окраску.
Но в этот майский день «живописному спектаклю» состояться было не суждено. Едва успели зрители, около двадцати человек, — художники, студенты, искусствоведы и инженеры, рассесться по стульям, как раздался резкий стук в дверь. Открыли. На пороге стояли двое.
Один промолчал. Другой предъявил документ сотрудника уголовного розыска. Оба выразили желание остаться и посмотреть.
— Хозяина нет, — ответил Рабин милиционерам. — Дождитесь его на улице. Раньше, чем придет, не начнем.
Незваные гости вроде бы подчинились и ретировались. Вскоре появились Комар и Меламид и… почти тут же в дверь снова забарабанили. А через мгновенье в комнату ворвались двенадцать человек. Четверо — в милицейской форме, остальные — в штатском. Один из прибывших резким отрывистым голосом отдал приказ: