Мы мчались по Садовому в потоке ревущих автомобилей. Мой собеседник, чуть ссутулившись, молчал. Я спросил:
— Вас в пятьдесят шестом реабилитировали?
— Да. Партийный билет хотели вернуть. В институт звали работать. Чтобы, значит, снова лекции читать. Но я себе сказал — баста! Лучше уж буду баранку крутить. Без партбилета, без партсобраний. Без партнадзора. И чище работа. И совесть чище.
Машина обогнула площадь Восстания, свернула на улицу Герцена и остановилась у Дома литераторов. Он усмехнулся:
— Ну, что там будет с вашими собратьями Синявским и Даниэлем, как думаете?
— Да вы же газеты читаете, понимаете, к чему дело клонится. Догадаться не трудно.
Жигалов рассердился:
— Догадываюсь, конечно! Соображение пока не растерял. По справедливости надо бы напечатать их произведения, чтобы народ сам разобрался, советские они или антисоветские. А то поливают дерьмом, а за что — никто не поймет. — Он пристально посмотрел на меня и добавил, — как при хозяине работают — шито-крыто ворочают. Народу — ему что? Ему плевать! Был бы водки стакан да хлеба кусок. А вот ваш брат — писатели почему молчат? Вас же, писателей, много! Хотя… — он махнул рукой, — чекистов да цекистов еще больше! Ну, пока!
И подхватив очередного пассажира, окололитературную девицу, нетерпеливо дергавшую дверцу, покатил по Герцена дальше, в сторону Никитских ворот.
А я перешагнул порог ЦДЛ, и массивная отделанная толстым стеклом и темным металлом дверь медленно закрылась за мною.
Полуденное солнце Самарканда палило немилосердно. Раскаленные стены мечетей и горячая, словно печь, земля обдавали жаром, и сверкали ненавистью глаза местных жителей, исподлобья глядевших на красноармейцев, кровью и жестокостью отнимавших неизвестно за что и для чего у узбеков свободу.
Отряд красного командира Капранова через неделю должен был двинуться дальше покорять Туркестан, который по какой-то невероятной глупости не желал становиться советским, а хотел остаться сам собой — с ханами, гаремами, дикой и вольной жизнью. Но подводили Капранова трубы. Музыкальные инструменты вышли из строя, и невозможным оказалось трубить сбор и вообще звать вперед к полной победе пролетариата. В Самарканде много было солнца и мух, но трубы отсутствовали. Поэтому Капранов вызвал своих музыкантов и приказал им отправиться в Ташкент добыть злополучные трубы и поспешить обратно, чтобы ровно через семь дней устремиться под музыку в незнакомую неразумную даль.
Приказ есть приказ. Музыканты быстро собрались в дорогу, за двое суток добрались до Ташкента, еще день потратили на поиски инструментов и, довольные исполненным поручением, отправились на вокзал. Однако их ждало разочарование: что-то случилось, что именно — знать им не полагалось, но поездов из Ташкента в Самарканд в ближайшие дни не предвиделось. Миша и Костя отправились к начальнику и долго объясняли ему важность поставленной перед ними задачи и абсолютную необходимость срочно ехать в Самарканд, откуда отряд без труб никуда не двинется, и дело революции пострадает. Начальник внимательно слушал, морщил желтый, как спелая тыква, лоб, и наконец тихо сказал:
— Есть один поезд. Особый. Может быть, удастся пристроить вас к нему. Только потом не жалуйтесь.
— Нет, что вы, что вы! — замахали руками Миша и Костя. — Какие жалобы!? Мы готовы в товарняке с лошадьми и даже с тиграми. При нас оружие.
— Ладно, — согласился начальник. — Пойду поговорю. А вы подождите здесь.
Вскоре он вернулся.
— Пошли. — Они двинулись за ним по путям. Смеркалось. Но когда подошли к товарняку, в котором предстояло путешествовать, Миша и даже близорукий Костя заметили, что у каждого вагона стоит вооруженный красноармеец.
— И правда, удивительный поезд, — пробормотал Миша, будущий советский композитор, автор веселых маршей и песен.
— Выбирать не приходится, — вздохнул Костя.
— Если едете, товарищи, — нахмурился начальник, — то садитесь. Сейчас отправку даем.
— Спасибо! — дружно ответили музыканты и полезли в вагон.
Странное зрелище предстало перед ними: на многочисленных нарах лежали и сидели люди с фанатично-поблескивающими жесткими истерическими глазами, изможденными лицами и наголо остриженными головами… Между тем двери с грохотом затворились. Миша и Костя невольно ощупали карманы — револьверы были на месте. Окружив себя трубами, они улеглись на пол посреди вагона и под равномерно-неторопливый стук колес быстро заснули.