— Нет, об этом не думаю.
— Хотя до чертиков устали! — откликнулась примостившаяся на порожке между комнатой и кухней Ирина. — И в Тарусе никакого покоя. Наверное, заметили, как урезали садик? Пол-участка отхватили, а он и был с гулькин нос. У вас лишнее, мол. Теперь одна яблонька осталась. — Она поднялась, мягко положила руку на плечо мужа. — Алик ходит без работы. Был электромонтером. К чему-то придрались, выгнали. Стал лодочником — то же самое. Сказали, что он, как поднадзорный, не имеет права переезжать Оку, так как на том берегу уже другая область (то есть надзиратели другие. Чего доброго смоется государственный преступник, а местным — отвечай!).
И по мелочам пристают, жизнь портят. То в милицию таскали за то, что моя мать приехала на три дня и не прописалась, то в гебушке закатили истерику, что Гинзбург на час позже вернулся домой. Ему же запрещено после восьми показываться на улице и посещать общественные места — кино, клуб, ресторан, столовую (а то, не дай Бог, организует в Тарусе демонстрацию в защиту прав человека).
— И все-таки я никуда не поеду, — убежденно и спокойно, как нечто само собой разумеющееся повторил Алик.
Разговор перекинулся на Тарусу и ее обитателей. Гинзбурги хором принялись хвалить город, который стал для них родным. Здесь, правда, как и везде, много пьют, однако, народ незлобивый и не вредный. Хулиганства почти нет, драки редки. И вообще, возможно от обилия «сто первых», народ настроен весьма прогрессивно.
Тут Людмила Ильинична припомнила курьезный случай.
— Стою я как-то на почте, отправляю Исаичу его старые папки из архива. Он эти папки любит, говорит, привык и для работы удобны. Пока служащая папки упаковала, образовалась порядочная очередь. Кто-то углядел, чей пишу адрес, и вся очередь взволновалась и загомонила наперебой: — «И не стыдно Солженицыну такое старье посылать? Вон в магазине новых-то сколько угодно!» Я буквально остолбенела.
— Людмила Ильинична, может там в очереди диссиденты стояли или ссыльные?
— Да нет, — отмахнулась она. — Обыкновенные тарусские бабы.
Когда мы вернулись, Жарких ужинали. К ним присоединился живущий неподалеку местный оформитель, выделывающий по заказу горисполкома плакаты и прочую рекламу. Довольно скоро он стал завсегдатаем Юриной мастерской (и нитрокраска была ему нипочем!), восхищался полотнами, приглашал Юру на будущий год поселиться у него. Мне этот невесть откуда вылезший художник с нечистым взглядом бегающих глаз показался весьма подозрительным. Интерес его к творчеству Жарких, судя по манере выражаться, напоминал интерес ленинградских чекистов, а частые визиты именно в тот момент, когда мы с Юрой уединялись, чтобы обсудить планы, для посторонних ушей не предназначенные, выглядели странными.
Обычно, «департаменты» КГБ, насколько я знаю, существуют лишь в более или менее крупных городах. Но заштатная Таруса, благодаря беспокойно-сомнительному составу населения, удостоилась чести иметь собственный «департамент» тайной полиции. Оставить без присмотра двух новых, к несчастью свалившихся на них инакомыслящих в лице меня и Жарких тутошние гебешники безусловно не могли.
Особую бдительность им пришлось продемонстрировать в связи с появлением в городе должно быть первой со дня его основания американской машины с дипломатическим номером.
Мы пригласили двух-трех друзей иностранцев навестить нас на отдыхе. Шведу и норвежцу разрешения на поездку не дали, а вот упорная и настойчивая Пегги Налл своего добилась. Видно, неудобно было отказывать советнику американского посла. Без права заночевать, однако же дозволили дотошным иностранцам обозреть тарусские виды.
Мы — поджидали гостей с утра и радовались, что ярко, словно специально для них, сияет солнце и зазывно желтеет наконец-то подсохший песок пляжа. Но все повернулось по-иному. Американская машина, плохо приспособленная для наших отечественных дорог-не дорог, постоянно сдавала в единоборстве с ними и пока она, захлебываясь, преодолевала обширные грязи на участке Серпухов — Таруса, снова хлынул ливень. Почти без перерыва, то припуская, то ослабевая, дождь лип и лил до позднего вечера. Сумели показать прибывшим лишь главную достопримечательность Тарусы — могилу писателя Константина Паустовского и его же дом-музей.
Пока мы разъезжали по улицам и потом распивали в кухне чай с земляникой, собранной поутру Майей и Ирочкой, гебисты таскались за нами под дождем, дежурили у высокого забора Паустовских и мокли под окнами нашей кухни. Мне зачем-то понадобилось выйти в прихожую, и я довольно здорово двинул дверью приникшего к ней горе-плакатиста, который пробубнил, что заскочил-де к Юре на минутку, да у него люди…