Возвратившись, от руки вписываем в билеты: где состоится просмотр. Вычеркиваем из числа участников Брусиловского, который громче всех шумел, все время с апломбом что-то предлагал и при первом раскате грома («не рекомендую») сбежал в кусты. Зато трое присоединились в последнюю минуту. Теперь время рассылать, точнее развозить приглашения: по почте не дойдут.
«Приглашаем Вас на первый осенний просмотр картин на открытом воздухе с участием художников: О. Рабина, Е. Рухина, В. Немухина, Л. Мастерковой, Н. Эльской, Ю. Жарких, А. Рабина, Боруха Штейнберга, А. Меламида, В. Комара, В. Ситникова, В. Воробьева, И. Холина.
Просмотр картин состоится 15 сентября 1974 г. с 12 до 14 часов по адресу: конец Профсоюзной улицы до пересечения с улицей Островитянова».
Приглашение скромное, но с подтекстом. Первый просмотр… Значит в перспективе и второй, и третий…
13-го утром Рабин в сопровождении друзей отправляется в отделение милиции. Все обходится благополучно. Лейтенант что-то невыразительно бормочет о штрафе — живут-де у вас без прописки люди. Оскар, не вступая в спор, достает из кармана деньги. Блюститель порядка принимает этот жест за «страх» и на глазах наглеет:
— Безобразие! Ездят всякие, толкутся в вашей квартире!
Оскар бесстрастно прячет деньги: коли так, взимайте штраф через суд.
Днем в Моссовете снова нудит Сухинич, все с тем же надоевшим:
— Почему вы выбрали пустырь?
Как выяснилось позже, наверху полагали, что столь безотрадное место подыскано со специальной, провокационной целью: взгляните, в каких условиях нас вынуждают демонстрировать картины. В действительности само начальство и толкало нонконформистов на пустырь, появись они в парке, на улице или на набережной, тотчас последовало бы в полном соответствии с уголовным кодексом: «Нарушаете общественный порядок!» А на пустыре и люди не ходят, и машины не ездят, и никакого общественного порядка не существует. Но не станешь же все это втолковывать Сухиничу! К тому же у нас и времени в обрез: Оскар и я встречаемся с корреспондентом одной американской газеты. Рисуем ему общую обстановку, рассказываем о переговорах в Моссовете, о проблемах, которые могут возникнуть. А на утро узнаем, что нашего полку опять прибыло. Нас уже двадцать четыре. Разрабатываем план так тщательно, словно готовимся к военной операции. Моссовет Моссоветом, но что замышляет КГБ? Оскар настроен оптимистично. Так устремлен к цели, что, отбросив присущую ему осторожности, упрямо, как заклинание, повторяет:
— Не такие уж они дураки, чтобы на весь мир устраивать шум!
Но Жарких ждет самого худшего. Да и я в «их» благоразумие не очень-то верю. Главное, чтобы всех не задержали по дороге и не сорвали выставку. Поэтому (за исключением троих-четверых, которые должны добираться по одиночке) разбились на две группы.
Первая ночует у Рабина и едет к пустырю на метро — машину остановить милиции легче: не там свернули, на красный свет наехали, тысяча причин сыщется.
Вторая ночует у матери Виктора Тупицына, давнего знакомого и почитателя художников. Его дом рядом с пустырем. Кстати, можно будет с утра пойти на разведку. И если что-то не так, на ходу сориентироваться.
В 10 часов звонит Жарких:
— Все нормально.
— Видите, — торжествует Оскар и тотчас добавляет, — значит, договорились, если кого-то схватят, остальные не реагируют. Выставка должна состояться!
С картинами и зачехленными треножниками направляемся к метро. Мелкий настырный дождик. Холодно. Но настроение хорошее. Оскар срывает с придорожных кустов золотые осенние листочки и прикрепляет их к плащам спутников:
— Пусть они станут эмблемой сегодняшнего просмотра. — Если сбудется его пророчество, произойдет беспрецедентное событие — первая за пятьдесят лет советской власти свободная, без жюри выставка, да и какая — неофициального, трижды проклятого модернистского искусства.
Путь с двумя пересадками пролетает незаметно. Конечная станция «Беляево-Богородское». Поднимаясь по ступенькам, замечаю группу наблюдающих за нами милиционеров. Может быть, ошибка? Мания преследования?.. Увы, нет. Двое приближаются к Рабину:
— Пройдите сюда, гражданин!
Нарушая уговор, подбегаю к Оскару, но не успеваю перемолвиться с ним и словом. Легонько подталкивая в спины, нас уводят в сторону, противоположную выходу из метро. Миновав темный коридор, оказываемся в небольшой комнате. За столом, огражденным барьером, грузно восседает милицейский чин:
— Документы!
Нарочито неспешно рассматривает. И поднимает на нас свинцовые глаза:
— Вы обвиняетесь в ограблении.