Майклу Парксу из «Балтимор сана» кулаком съездили по лицу.
Линн Олсон из «Ассошиэйтед пресс» силой затолкали в ее собственную машину.
Щедро, налево и направо раздавали «трудящиеся» зуботычины иностранным дипломатам.
Я продираюсь к стоящему на желтом бугре главнокомандующему операцией «умиротворения». Зарубежным корреспондентам он лаконично отрекомендовался: «Иваном Ивановичем». (Позже мы узнали, что это был зампреда исполкома Ленинского района Петин).
— Прекратите побоище! Остановите этих хулиганов!
Не удостаивает ответом.
— Ведь тут же иностранцы!
В маленьких глазках Петина вспыхивает ярость:
— Мало мы их били! Нечего совать нос в наши дела!
А бульдозеры, точно танки, ползут на зрителей. Охотятся за ними, Преследуют по пятам. Те отступают. Расступаются. Но не расходятся. Однако у Петина есть еще резервы. К полю боя подтягиваются поливальные машины. Обдавая толпу обжигающими, ледяными струями, они стремятся очистить пустырь и прилегающие к нему улицы. Люди разбегаются по сторонам, прячутся за автомобилями с дипломатическими номерами, карабкаются, как муравьи, по травяному пятиметровому откосу и бегут, бегут вниз по Профсоюзной.
Ненависть захлестывает меня: «Фашисты!»
На меня медленно надвигается бульдозер. Стою недвижно. Бульдозерист высовывает из оконца лохматую голову:
— Отойди, задавлю!
— Дави!
Рядом вспыхивает костер, в который «торжествующие победители» швыряют картины. Первой погибает «Композиция» Рухина. В огне вспыхивают и гаснут кленовые листья оскаровского «Листопада». С портрета кисти Жарких протягивает тонкие руки, словно моля о пощаде, черноволосая Кристина.
Из оцепенения меня выводит глухой голос Юры:
— Сашенька, послушай, нужно выручать ребят!
Ему пришлось повторить дважды, чтобы я услышал его. Юра прав. Пора действовать, и он торопит: «Скорее!
Скорее!»
Только теперь мы видим, что Пегги и Дэвид не уехали, а ждут нас. Непременно хотят подвезти до Преображенки. Лишь дома мало-помалу успокаиваемся, нужно разобраться в ситуации, найти выход.
Прямо на пустыре арестованы Рухин, Оскар и Сашка. Бесстрашную Надю Эльскую постеснялись брать при всех. И лишь когда она углубилась в тихую улочку, набросились по-воровски, исподтишка. Забрали также Тупицына и фотографа В. Сычева.
Мы решили во что бы то ни стало установить с ними связь и выяснить, что им грозит. Во-вторых, послать открытое письмо в Политбюро и передать его иностранным корреспондентам. Лучше всего устроить пресс-конференцию и зачитать его там. За письмо садимся, не откладывая. К вечеру на квартиру Оскара подтягиваются «уцелевшие бойцы». Кто-то острит: «Родина не могла бы преподнести более дорогого подарка своим любимым сыновьям».
Власти и впрямь сделали все, чтобы привлечь к нам внимание мира. Радиостанции сообщают о московском побоище, как о новости номер один. Свежая мысль: давить картины бульдозерами. Кажется, ничем нынче мир не удивишь. А наши взяли да удивили.
Письмо в Политбюро все подписывают без колебаний. Относительно пресс-конференции разногласий нет. Журналистов приглашаю к себе назавтра к двенадцати. Все делается открыто. Гебисты должны знать, что мы готовы драться до последнего. Выясняется, что Тупицына в машине избивали ногами. Почти без сознания втащили в камеру предварительного заключения и бросили на пол. Правда, его и других зрителей — (их оказалось свыше двадцати) — отпускают, оштрафовав за нарушение общественного порядка. Художников и Сычева в 11 утра собираются судить. Оскара обещают посадить на год за злостное хулиганство и сопротивление властям. Все пятеро в знак протеста объявляют голодовку. Пикантная подробность: когда задержанных привезли в отделение, то на стене висел приказ, в котором поименно указывалось, кому из сотрудников надлежало явиться на пустырь в штатской одежде. Не оставалось сомнений, кто были на самом деле разгневанные рабочие.
16 сентября на заре дом окружают гебисты. Их машины дежурят во дворе. Одна стоит прямо под окнами, и из нее, не таясь, фотографируют всех входящих в подъезд. К 11 часам собираются художники. Среди них, кстати, и Герой Советского Союза, член МОСХа Алексей Тяпушкин. Он пришел на просмотр как зритель, но, возмутившись увиденным, решил поддержать нонконформистов. Подоспел и Тупицын, побледневший, осунувшийся и только ночью отпущенный из милиции. Все нервничают. Неизвестно, что задумано теми, что за окном. В 11.40 стук в дверь. Для журналистов рановато.
Входит паренек, который дежурил у телефона в квартире Оскара. Звонит «знаменитый» Виктор Луи, срочно желающий со мной говорить.