Идея отличная, как говаривал Владимир Ильич, архигениальная. Я уже заранее жалел потеющих тугодумов самых высоких рангов. Как им быть, когда получат они наше письмо, новую бомбу. Придут в ярость? Но что дальше? Вновь расправляться с нами? Не выйдет ли дороже?
В «Обращении к Советскому правительству», которое я тут же сел писать, пересказав «бульдозерную историю», в заключение говорилось следующее: «Мы также извещаем вас, что через две недели, в воскресенье 29 сентября, осуществим сорванный злонамеренными людьми просмотр наших картин на открытом воздухе в том же самом месте. В связи с этим мы просим вас указать милиции и другим органам охраны порядка на необходимость не способствовать вандализму и хулиганству, а защищать от него. В данном случае — зрителей, художников и произведения искусства».
Юра отправляет обращение, а я звоню журналистам. Информация тотчас же передается по телетайпам, чтобы на следующий день прозвучать по всем западным радиостанциям и появиться в газетах. И в это же время за границу передается сообщение ТАСС — официальная версия того, что случилось, предназначенная только для Запада. В ней наша выставка именуется «дешевой провокацией» и объявляется, что «ее вдохновители попросту стремились вызвать антисоветскую сенсацию».
7-го утром ко мне домой является нежданный визитер с Лубянки, мой старый знакомый лейтенант Сергей Леонидович Ильин. Два года его не видел, но он мало изменился — такое же упитанное лицо, тот же полуинтеллигентный говор, та же вызывающая на откровенность улыбка. Ах, с каким жаром убеждает меня он, что КГБ и понятия не имело о выставке 15 сентября, ни о планах ее разгрома.
— Честное слово! — горячится он. — Не могут наши люди избивать иностранных журналистов и дипломатов, не выпускать из машин послов, уничтожать картины. Это все милиция! Мы приехали к концу событий и не успели вмешаться. Вы мне верите?!
— Что же, раз товарищ Ильин предлагает игру, придется ее принять. Не спорю, не соглашаюсь, а вроде бы принимаю им сказанное к сведению. И тут он меня удивляет:
— Александр Давыдович, — говорит, — вы ведь друг Рабина. Не согласится ли Оскар Яковлевич поговорить с Вячеславом Михайловичем? (Это начальник Ильина).
— У вас же есть телефон Рабина. Позвоните и спросите у него об этом сами.
— Неудобно как-то (о, умилительная застенчивость Лубянки!). Лучше вы у него спросите. Вячеслав Михайлович к нему заедет вечерком, если можно.
— Ничего не обещаю. Позвоните через два часа на квартиру Рабина. Я буду у телефона.
Уехал Сергей Леонидович, даже не попрекнув меня пресс-конференцией. Словно так и полагается отныне советским гражданам — защищаться с помощью зарубежной прессы. Отправляюсь к Оскару. Соглашается он без особой охоты:
— Приму его. Нужно выяснить, что у них на уме. Но никаких компромиссов! Выставка состоится.
Вечером прибывает раздавшийся вширь и посолидневший (видимо, в гору пошел) Вячеслав Михайлович. Сидим втроем в маленькой комнатке. Точнее двое сидят, а Оскар полулежит на диване в голубенькой майке и разговаривает с трудом, через силу. Гость — полная противоположность. От него веет солдатской мощью. Он благодушно вторит своему подчиненному: КГБ ни при чем. К тому же виновные — начальник районного отделения милиции и первый секретарь Черемушкинского райкома партии — уже наказаны (первый отделался выговором, а второго отправили в почетную ссылку послом во Вьетнам), Вячеслав Михайлович ждет нашей реакции. Мы отмалчиваемся. И он продолжает, будто не замечая нашей сдержанности:
— Нам важно понять, чего вы добиваетесь.
Оскар:
— В письме к Советскому правительству сказано: выставки.
— Не скандала? (все-таки не удержался!).
— Скандал устроили не мы.
Вячеслав Михайлович выпрямляется:
— Если речь идет только о выставке…
Оскар перебивает:
— Почему вы нас заранее в чем-то подозреваете?
— Нет, Оскар Яковлевич, — торопится собеседник, — я неправильно выразился. Никто вас не подозревает. А выставка вещь возможная. Только не рассказывайте никому, что именно я вам об этом сказал.
— Смотря как развернутся события…
— Но постарайтесь! — упрашивает гебист. И прощается.
В соседней комнате ребята: всем интересно, с чем он явился.
— Зашевелились! — говорит кто-то. — Может, на площади Дзержинского организуют выставку? И ее участников оттуда — прямо на Лубянку — благо рядом.