— Материально-техническую базу коммунизма за двадцать лет, возможно, и построим. Но человека за такой короткий срок не переделаешь. Сто или двести лет уйдет на это. Чересчур много в нем еще отрицательных качеств.
И сегодня в клубе он зачем-то вовсю расхваливает Мейерхольда. Ну, уничтожили этого режиссера-авангардиста как врага народа в тридцатые годы. Теперь его реабилитировали. Однако, это не означает, что реабилитировали и мейерхольдовские идеи. О нем и о них стараются не писать и не упоминать. Зачем же тебе, турку, нужно без санкции свыше прилюдно именовать Мейерхольда гениальным? И для чего ты отвечаешь на провокационный вопрос: «Как вы относитесь к евреям?» Почему к евреям, а не к русским и не к грузинам? Выходит, что до сих пор не изжит проклятый еврейский вопрос. Но ведь партия давно объявила, что его не существует. Правда, евреев принимают учиться не во все институты и на работу не везде берут охотно. Так это не имеет значения. Партия сказала, что еврейского вопроса не существует, а она всегда права. В общем, тема скользкая. Не лучше ли ее не затрагивать? Не касайтесь евреев, товарищ Назым! Нет, лезет отвечать. И до чего нагло!
— Например, я впервые попадаю на землю и узнаю, что великий ученый Эйнштейн — еврей, замечательный поэт Гейне — еврей, выдающийся философ Маркс — еврей. Как же мне после этого относиться к евреям? Конечно, хорошо.
А уж не сионист ли вы, товарищ Хикмет?
Регулярно раз в месяц проходили наши вечера в клубе «Дружба». Вначале его директор Лев Вениаминович Лидский сиял от удовольствия. Человеком он был своеобразным, на своих коллег не похожим. Рутина, обыденность, однообразие клубной жизни (казенная самодеятельность с обязательным хором, исполняющим патриотические песни, танцевальный кружок, кружок кройки и шитья) его угнетали. Душа тянулась к чему-нибудь оригинальному, но одновременно и безопасному. Впутываться в сомнительные истории он не желал. А после выставки модернистских скульптур Эрнста Неизвестного, экспозиции художника не соцреалистического направления Владимира Яковлева, бурной дискуссии о творчестве Пикассо, очевидно, откуда-то ему сигнализировали: поглядите, мол, что у вас под носом творится. Стал он насторожен и боязлив. Его уже не радовало, что клуб переполнен, что приезжают люди из других районов, что в нем выступают популярные поэты, режиссеры, артисты. Дошло до смехотворного. У центральной стены фойе стоял бюст Ленина. Мы его передвинули к боковой, чтобы повесить газету со стихами и репродукциями. Лев Вениаминович рвал и метал:
— Что вы своевольничаете? Только на видном месте, впереди, должен находиться бюст Владимира Ильича! — Рассвирепевший директор потребовал, чтобы я отправился в райком партии. Если там дадут письменное разрешение на один день переставить бюст, то пожалуйста.
Мы надеялись, что в райкоме к этой перестраховке отнесутся с улыбкой. Не тут то было! Началось дознание. Зачем передвигать? Для чего? Без этого обойтись невозможно? Бумажку так никто и не подписал (ответственность-то какая!), а позвонили (звонок к делу не пришьешь) и успокоили взволнованного Льва Вениаминовича. Но заметили мне, что к «Нашему календарю» районное руководство крайне охладело: во-первых, о необычном московском молодежном клубе появились публикации на Западе. А если Запад что-либо у нас хвалит, значит нужно удвоить бдительность: не просочилась ли буржуазная отрава? Во-вторых, год работы клуба наводил на кое-какие размышления.
Жил-был проектный нефтехимический институт. В нем трудилось две-три сотни инженеров, архитекторов, техников. Воспитали их всех в советских школах и вузах, да так, чтобы в принципиальных вопросах все они мыслили одинаково. То-есть, единодушно одобряли бы постановления партии и правительства, единогласно голосовали бы на выборах в Верховный совет (и чтоб никто и на мгновенье не усомнился бы в том, что наши выборы самые что ни на есть настоящие), дружно осуждали бы Бориса Пастернака, абстрактную живопись, узкие брюки, империализм и колониализм… Литература и искусство преподносились им с точки зрения пользы для самого передового общества и разоблачения пороков и язв дореволюционной России и современного прогнившего Запада. Это вдалбливалось с розовых детских лет, это въелось в плоть и кровь.