— A little.
А я то всего ничего по-английски. Раз так, черт с тобой — протягиваю паспорт.
— Пройдемте, в будку, гражданин.
— Алеша! — кричу. — Беги и звони корреспондентам.
Он стремглав мчится по горбатой улочке, а за ним — два дюжих милиционера. Держи его! Держи — хватай двенадцатилетнего преступника!
Заходим в будку. Сержант просматривает мой паспорт и выписывает данные. По всему видно, не собирается ни пропускать, ни отпускать. Ждет распоряжений. Лихорадочно соображаю, как бы отсюда выбраться. И тут, словно ангел с неба, Паоло. Удачно он опоздал. Я стучу в стекло. Сержант что-то кричит. Но поздно. Паоло кивает — мол, все ясно — и заворачивает во двор. Теперь надо атаковывать.
— Вы посмотрели мой паспорт?
— Да, возьмите. К кому вы идете?
— К корреспонденту «Нью-Йорк Таймс» господину Смиту.
— Зачем?
А вот и сам Хедрик, высокий, уверенный в себе. Улыбается и в знак приветствия машет рукой. Откуда-то сбоку появляется и шагает торопливо ему навстречу милиционер возрастом и званием постарше. Объясняются. Тут к Хедрику подтягивается подкрепление — Патрик, Паоло и еще с десяток корреспондентов.
— Вы меня пропустите?
Молчит.
— Через три минуты разобью стекло.
— Два года получите за хулиганство.
— А я хочу.
— Стекло у нас особое — порежете руки, и сильно.
— Я руками не буду. Головой. Представляете, какие снимки выйдут? Кстати, осталось только две минуты.
— Пожалейте меня! Если я вас пропущу, то меня выгонят с работы. Если не пропущу, то будет скандал и тоже выгонят.
Да, эту ситуацию гебисты для милиции не запрограммировали.
— Я себя и свою семью не жалею, так неужели вас жалеть стану?!
Бросаю портфель на пол и начинаю протирать запотевшее стекло.
Сержант высовывается из будки, зовет старшего. Услышав, что я затеял, тот теряется. Тоже просит пожалеть. Я смотрю на часы.
— Одна минута осталась.
Резко зазвонил телефон.
— Товарищ Куприянов, — докладывает старший. — Глезер грозится стекло разбить, а тут корреспонденты!.. Есть! Слушаюсь! — и ко мне: — Возьмите, пожалуйста, трубку.
В телефоне низкий голос:
— Не спешите, товарищ Глезер. Буду через пять минут.
— Через пятьдесят пять секунд я выбью стекло. — И возвращаю трубку. Отступать мне невозможно. Не могу и не хочу. Берите меня, сволочи! Здесь! На глазах у всех! Десять секунд остается. Неожиданно сержант касается моего плеча.
— Проходите, пожалуйста!
Испугались. Не выдержали. Так и только так, силой с ними надо и никак по-другому! Лишь язык ультиматумов понимают, свой, родной, революционный язык. Что ж, ешьте, голубчики, заработанное: вместо простой передачи письма получилась чуть ли не пресс-конференция. В небольшой комнате полно журналистов, а за открытой дверью в соседней — наш переводчик из УПДК[6] сидит в углу, словно сыч, наблюдает исподлобья. Смотри и внимай! Информировать-то Лубянку придется.
Интересно, что несколько дней спустя я снова приехал на Садово-Самотечную со стихами для одной из американских газет. Когда вместе с Юрой Жарких мы подошли ко входу, из будки выскочил знакомый сержант. Я попытался достать паспорт, но он, как приветливый хозяин:
— Идите, идите!
Юра засмеялся:
— Научил ты их вести себя!
А между тем сражение разгоралось. В последних числах октября четверо художников — Рухин, Жарких, Комар, Меламид — и я, то есть те, у которых 15-го сентября погибли картины, обратились в районный суд Черемушкинского района для подачи заявления о выплате нам компенсации. Направили нас к судье Алешину. Молодой еще, весь устремленный в карьеру, с недоброй нагловатой усмешкой на продолговатом лице, он надменно вскидывает голову.
— Прошу по одному!
Рухин восклицает:
— Это ж тот самый тип, который судил Рабина и двух ребят!
Значит, ждали здесь художников, знали с кем столкнуть. Ну а как может быть еще? Ох, как ни к чему им этот процесс! Опять ворошить старое: раздавленные и сожженные картины, избитых дипломатов и журналистов! Но и мы не лыком шиты. Инструкции у одного из лучших адвокатов Москвы тайно, чтоб не подвести его, взяты. Подаю иск на Управление транспортного хозяйства, которому принадлежат бульдозеры, самосвалы и поливальные машины. Бумага составлена по всем правилам. Что он сделает? К чему придерется? Читает без комментариев. Садиться не приглашает. Секретарша, почти девчонка, как преданная хозяину собака, поглядывает на меня недовольно. Судья поднимает голову:
— Ваш иск принять не могу. Где доказательства, что машины принадлежат данному хозяйству?
6
Управление по делам дипломатического корпуса. Организация, обслуживающая иностранцев, которые работают в Москве.