Мне потом друзья говорили, мол, не следовало ничего подписывать, чтобы не облегчать гебистам работу.
Может, это и правильно. Но около двух часов длилось собеседование. Осточертели они мне, и я жаждал продолжения схватки. Судить хотите! А кто же против? У меня готовность номер один, да и расписываюсь я лишь в том, что с обвинением ознакомился и знаю, что оно передается прокурору Москвы.
Втроем спустились, вышли на Малую Лубянку. И Белов спрашивает:
— Надеюсь, что вы из нашего разговора выводы сделаете?
— Не люблю, когда меня шантажируют.
— И все-таки подумайте.
— Единственно могу вам обещать, что один из первых экземпляров «Белой книги» о сентябрьских выставках пришлю вашей организации.
Убирайся в вонючий Израиль…
«На Запад, на Запад
И к черту потом…»
По дороге домой обмозговываю ситуацию. Кажется, двух мнений быть не может. Необходимо контратаковать. Нельзя позволять гебистам вести себя безнаказанно, надо дать им понять, что все их действия немедленно станут широко известны. Поэтому звоню Андрею Дмитриевичу Сахарову и подробно передаю ему о случившемся.
На следующий день, когда группа журналистов приехала посмотреть картины, я встретил их на улице (подальше от прослушиваемых стен), уведомил, что организую у себя на квартире новую пресс-конференцию и попросил известить об этом других корреспондентов, но только не по телефону, а при личной встрече, ибо пресс-конференцию, посвященную их методам работы, КГБ не допустит. Пусть будет для них сюрпризом. Назначил встречу на два часа, 15-го ноября. А 14-го подбросили в суде новости. Прибыли мы туда втроем: Жарких, я и Алиса Р., знакомый адвокат, которая по доверенности выступала от уехавшего в Ленинград Рухина. Заходим к судье, и я еще с порога спрашиваю:
— Просветите меня, пожалуйста! Районный суд подчиняется городскому, а тот — верховному. И больше никому? Не так ли?
— Да.
— Почему же вы доносите КГБ о наших разговорах?
— Я? Кто вам сказал?
— Позавчера я был доставлен на Лубянку и там услышал, что шантажирую вас.
— А разве вы меня шантажируете? — неумело удивляется Алешин.
— По-моему, нет.
— И по-моему, тоже.
— Вы что думаете, что если мною занялось КГБ, то стану ручным? Ошибаетесь!
— Глезер, возьмите себя в руки. Лучше напишите, вы и ваши друзья, дополнительные объяснения к искам! Как все это происходило пятнадцатого сентября, причем поточнее и с деталями.
— Я больше ничего не должен писать! Вы имеете все материалы для судебного процесса и нарочно волыните. Подыгрываете хулиганам в мундирах. Сколько раз вы собираетесь нас гонять?
Тут Алиса и Юра меня чуть ли не выталкивают за дверь.
— Что ты, старик, завелся? — улыбается Жарких. — Не видишь, он тебя злит? Давай лучше по-быстрому напишем то, что он просит.
А я чувствую, и впрямь, нервы что-то шалят. Слишком много почти без передыха на них за три месяца навалилось. Вышел на лестницу покурить. Вернулся. Ребята уже закругляются. И я уселся сочинять. Юра занес дополнение. Алешин снизошел, принял. Следом Алиса. Только я подошел к двери, она кричит:
— Саша, Жарких забирают!
Смотрю, два человека в штатском прижали его к стене. Подбегаю.
— В чем дело?
— А вам чего надо?
— Моя фамилия Глезер. В здании суда вы напали на моего друга и гостя из Ленинграда художника Жарких.
— Никто не нападает. Мы просто хотим, чтобы он прошел на две минуты с нами.
— На каком основании? И откуда вы сами? Имейте в виду, силой ничего не получится. Вас двое и нас двое. Будем драться.
Здесь и Юра вступил:
— Я же просил предъявить документы!
Они переглянулись. Достали удостоверения. Один капитан Христофоров. Второй лейтенант Воронов. Оба из 120-го отделения милиции, того самого, что участвовало в бульдозерном погроме и расположенного в том же здании, что и суд. Христофоров большеголовый здоровяк. Его напарник плюгавый, с гнилыми зубами. Точь в точь Шариков из «Собачьего сердца» Булгакова.
— Можете подождать минутку, пока отдам судье бумагу? — спрашиваю.
— А зачем ждать? Мы пойдем. Догоните.
— Как бы не так! Кто вас знает, куда вы его затащите! Нет уж, разделяться не станем.
Поднимаемся на пятый этаж. Жарких заводят в какую-то комнату, а меня не пускают. Наконец врываюсь. Юра сидит за столом, а черемушкинский Шариков протягивает ему бумагу:
— Напишите, зачем вы в Москву приехали, когда и насколько.
Отзываюсь: