…Следователь КГБ Грошевень Н. А. прямо заявил, что у него достаточно материала для возбуждения против Глезера уголовного дела. Но пока «высшее начальство» не приказывало это дело возбудить, пусть немедленно оформляет документы и подает на выезд из СССР.
…Всего этого оказалось мало. 22 декабря 1974 года А. Глезера в Ленинграде арестовали за то, что он будто бы во-время не предъявил документов работникам милиции. Произошло это в день открытия выставки пятидесяти ленинградских художников.
Без прокурора, адвоката, свидетелей и народных заседателей дежурный судья на основании показаний работников милиции присудил А. Глезера к 10 суткам ареста. В тюрьме его немедленно обрили наголо!
20 ленинградских художников, участников выставки, обратились с письмом к прокурору района г. Ленинграда с просьбой освободить А. Глезера, приехавшего на выставку в качестве гостя художников.
Органы КГБ по этому поводу хранят молчание и делают вид, что они тут ни при чем.
…Начальник оперативного отдела штаба УВД Ленобисполкома, подполковник Ю. Г. Парфенов, лично руководивший операцией по аресту Глезера, заявил художникам, интересовавшимся судьбой арестованного: «…а если он будет плохо себя вести под арестом, то и 30 суток получит!».
Ну что ж! Свидетелей нет. Художникам в свидании с ним отказали. Посмотрим, что будет, когда окончатся эти 10 суток!
Москва, 25 декабря 1974 г. Художник Оскар Рабин.
Жаль, что ленинградские художники ограничились лишь робкой просьбой к прокурору. Яша Виньковецкий придумал выдвинуть требование: «Или освободите Глезера, или снимем со стен картины». На него зашипели, зашикали. Эх, дурачки! И не в благородстве суть, не в том, что меня, приглашенного ими, арестовали, практически, на их выставке. Блестящая возможность достойным образом привлечь к себе внимание была упущена.
Предположим, что в результате Глезера освобождают. Это означает, что художники в данный момент сильнее КГБ. Журналисты статей бы понаписали, пруд пруди! А ежели власти на ультиматум не реагируют и выставку приходится закрыть? Ну и что? Велика беда! Один день или четыре она функционировала — не принципиально. Важно, что отвоевали на нее право. Зато какой резонанс был бы на самозакрытие! Да никогда бы начальство его не допустило! Нате вам вашего Глезера, подавитесь им, только не вякайте! Иначе бы не ответили. Гарантирую. Но ленинградцы не использовали этот великолепный шанс. И зарубежная пресса откликнулась на их экспозицию скупыми информационными строчками. После бульдозеров и Измайлова это было уже малозначительное для Запада событие.
Однако пока что Парфенов ждет моего ответа. Если не обманул, что скоро выпустят, то хорошо. Если врет, то все равно сидеть десять суток. Бери, подполковник, отпечатки пальцев. В арестантской машине едем по вечернему Ленинграду. Он норовит побеседовать. Сначала о живописи. Вы — человек со вкусом. Неужели выставка вам понравилась? Много на ней непрофессионального и чисто экспериментального. Одну же картину, не помню, чью, экспонировать вовсе не следовало — назавтра люди работать не смогут.
Это забавное суждение подходило к нему больше, чем попытки искусствоведческого анализа. Не возражаю, не поддакиваю. Пусть изливается. А он и до литературы добрался. И до Солженицына. Уверяет, что издал бы все его книги, кроме «Архипелага». Истинный демократ, Парфенов, милиционер-диссидент.
— Ну почему, — спрашиваю, — не опубликовали бы «Гулаг»? Там ведь правда написана.
Ноздри полковника раздулись, напрягся, будто собака, напавшая на след:
— Вы читали «Гулаг»?
Может быть еще поинтересуется, где взял.
— По радио слышал.
Горячится:
— Это не то! У меня есть знакомый, который, как и вы, думал, что у Солженицына правда, а растолковал я ему что к чему, так он теперь удивляется, что Солженицына выгнали, а не расстреляли.
— Ваш знакомый не из КГБ?
— Что вы! У меня с этой организацией ничего общего. В послебериевские времена я ее даже очищал от подозрительных элементов.
Выдающийся все-таки враль. Никаких у него контактов. Неприязненные чувства к гебистам. Этакий антигебист на высоком милицейском посту! Не привлечь ли его к антисоветской деятельности?
Машина тормозит. Подполковник, словно князь дорогого гостя, приглашает меня в спецприемник. УЛВД (Управление Ленинградских внутренних дел). Старинное, суровое, тяжелое здание. Нас ждут. Судя по знакам отличия, майор и капитан. Первый — худой, маленький с кривыми ногами, чем-то напоминает Грошевеня, только постарше, и лицо не столь злобное. Второй — дородный и внушительный.