— Нельзя сейчас о волках писать, — говорит.
— В чем провинилось бедное животное?
— А ты читал в «Дне поэзии» стихи Солоухина?
Да, эти стихи вызвали кое у кого раздражение. С подтекстом они. Наизусть не помню, но смысл таков: мы, мол, волки, нас мало, а вы собаки — вас много, вы те же волки, но вы променяли свободу на тепло и жратву, всех больше на свете мы, волки, собак ненавидим.
Кто это — волки? Диссиденты, что ли? И кто — собаки? Все понимающие, но продавшиеся писатели? Не к лицу лауреату Государственной премии так двусмысленно выступать. Но при чем тут все-таки Стуруа? Спрашиваю об этом у Беляева, и он объясняет:
— Во-первых, нам предписали не публиковать стихотворений о волках. Во-вторых, у Стуруа волк не на воле гуляет, а в зоопарке в клетке сидит, тоскует. Намек какой-то. Это уж и вовсе ни к чему.
Впрочем, возможно, молодежно-комсомольскому издательству и впрямь к лицу лишь нечто мажорное, а вот в изданиях солидного «Советского писателя» терзайтесь, страдайте, скорбите, сколько влезет. Нет-нет, зря не обольщайтесь! Тут контроль еще построже. Выходит в 1968 году переведенная мной книга стихотворений известного грузинского поэта Мухрана Мачавариани. Редактор Ваня Харабаров в ужасе хватается за голову и перечисляет:
раз,
два,
три,
четыре,
пять… И плачущим голосом:
— Зачем ты это переводил? Все про смерть да про смерть!
— В книге же почти сто стихотворений! Что тебя пугает?
Ваня поясняет, что в последнее время к минорной тематике отношение еще более ухудшилось. Есть на ее счет специальные инструкции. И пригорюнившись:
— Как бы за эту книгу не влетело! Много в ней ненужной философии. Вот хотя бы стихотворение «В деревне»:
— О чем это?
— Сельская зарисовка, — говорю.
— Ты не притворяйся — «зарисовка»… Религиозная пропаганда!
Через два года, когда эта книга переиздавалась в издательстве «Художественная литература» борьба с пресловутой религиозной пропагандой достигла апогея. Тогда тщательно выскребали слова «Бог», «душа», «молитва», «ангелы», «ад», «рай». Вызывали недовольство даже идиоматические выражения «Боже мой», «Бог с тобой», «не дай Бог».
Но с Харабаровым еще можно было поспорить.
— Какая здесь религиозная пропаганда, когда они не обращают на колокольню внимания?
— Все равно, — упрямится Ваня. — Пропущу стихотворение, если дадим другой заголовок — «Старинная картинка».
— Нереально же, чтобы в старое время крестьяне так относились к церкви!
— А может, они уже тогда неверующими были!
Вот как он повернул — крестьяне до революции и в Бога не верят. Стихотворение-то, выходит — антирелигиозное. И еще одно название нужно сменить. Цикл этюдов у Мачавариани озаглавлен «Из болгарской тетради». Но где же у поэта социалистическая, кипучая, жизнерадостная Болгария? Какое-то кафе, где в танце трясутся пары, какой-то тщедушный человечек, продающий любимую собачку, какие-то белые колени, выскакивающие из красных мини-юбок… Никоим образом из этого не складывается образ братской страны. А вот образ чего-то чуждого, неприемлемого для советских людей — складывается. Так чего же мудрить? Вместо цикла «Из болгарской тетради» пусть будет цикл «Из зарубежного блокнота». И никаких кривотолков. Читатели поймут, что впечатления от заграницы навеяны путешествием в капиталистические края. Ощущаете, как меняется облик книги? Но ее метаморфозы еще не закончены. Пройдемте к Борису Ивановичу Соловьеву.
Эрудит, тонкий ценитель литературы, а также выдающийся чревоугодник, ежедневно устраивающий в респектабельном ресторане «Националь» Лукулловы пиры, высокий, рыхлый, с просвечивающим сквозь кожу желтоватым жиром, главный консультант издательства по поэзии и критике безукоризненно вежлив. Но сие не должно вас обманывать. Это ему, страстному поклоннику Блока, доверена деликатная задача кастрировать рукописи. После него цензору делать нечего. Соловьев не только отыщет микроскопическую идеологическую ошибку. Он, знаток Гумилева, Мандельштама, Ходасевича, моментально пронюхает и искоренит их и прочие вредные влияния в творчестве современных поэтов. Это милейший Борис Иванович очищал сборники Булата Окуджавы от его сомнительных, с подтекстом, песен, которые нечаянно мог пропустить беспечный редактор. Это воспитанный Борис Иванович обхаживал бывшего зека упорного абхазского поэта Шалву Цвижбу, уговаривая исключить из уже набранной книги (изменились времена, пока ее готовили к печати) стихи о Колыме. Это обходительный Борис Иванович калечил книгу Анны Ахматовой «Бег времени», выкидывая из нее стихи и строфы. Охотился даже за строчками. Анна Андреевна рассказала мне два эпизода. Первый связан с лирическим стихотворением. Смутили консультанта строки: