Через десять минут звонок. Слуцкий басит в трубку:
— Саша! Не надо скандала! Какая еще пресс-конференция? Сейчас выставку закроют, зато, когда поутихнут страсти, месяца через два-три снова откроют. Мне в горкоме твердо обещали. И дискуссию проведут!
— И вы им верите?
— Я — коммунист!
Эх, Слуцкий, Слуцкий! За утро перестроился человек! Недаром недавно эпиграмма родилась:
Снова еду в клуб, где в кабинете меня встречает Злата Владимировна, Лидский и дружинники с завода. Злата Владимировна смотрит куда-то в сторону:
— Не торопитесь, не торопитесь… Еще подумаем, согласуем… — К телефону не подпускает никого. Жадно хватает трубку при каждом звонке, похожая на солдата, ежеминутно отдающего честь. Монотонно повторяет: — Не знаю, не знаю, не знаю…
Догадываюсь, ждет распоряжения из ЦК. Дождалась, наконец. Выпрямилась, сжала узкие губы — вся готовность и подобострастие:
— Конечно! Хорошо! Понимаю! — И ко мне:
— Художникам немедленно взять картины и уехать! Машина во дворе (какая молниеносность действий, впрочем, всем понятная, время за три часа, и боятся, нахлынут зрители; потому-то с черного хода нас выпроваживают).
— А что произошло? — невинно, будто ничего и не ведаю.
— Ничего. Уезжайте!
Иду к художникам. Они в клубе с утра и слышали, что есть такой план: отправить их домой, а пришедшей публике объявить, что модернисты испугались обсуждения и увезли картины. Дубовый вариант. Неужто кто поверит? За пятьдесят лет не поумнеют никак. А с другой стороны, ведь впервые за полстолетия закрывать выставку приходится публично, на глазах у всего мира. Что ж, прохлопали открытие, так позорьтесь, коль нравится.
Возвращаюсь и вежливо:
— Дайте нам справку, что обсуждение не состоится, и мы уедем.
— Никаких справок! Обойдетесь!
Как обычно, вежливость принимают за слабость.
— Без справки с места не сдвинемся.
И тут же низколобый дружинник:
— Злата Владимировна! Ну тогда мы картины поломаем и выбросим! — И к двери.
А я, не повышая голоса:
— Злата Владимировна, если вы хотите, чтобы сегодня вечером все радиостанции передали, что советские хунвейбины уничтожили картины, благословите эту операцию.
Она, видно, что-то поняла:
— Петр, не смей!
Замер Петр, как собака послушная, и остальные дружинники переминаются с ноги на ногу. Да и Злата Владимировна не знает, как поступить. Почти как в песне Галича — и дать справку нельзя, и не дать — нельзя. Но сообразила, кому несогласованный с начальством документ подписывать, и вкрадчиво:
— Александр Давидович, вы организатор, вам и поручаем подписать справочку.
— А печать поставите?
— Поставим (выхода-то у них нет!).
Отдаю художникам бумажку, честь по чести составленную, круглой печатью заверенную, и дружинники, уже не озверевшие нелюди, а услужливые лакеи, так и сяк нас обхаживают:
— Давайте поможем, тяжело, наверное.
— Нет, ничего.
— Тяжело, тяжело.
И несут дружинники картины в два грузовика, и загружают их, и конвоируют, то-есть сопровождают нас, до последней квартиры, чтобы кто-нибудь случайно не вернулся.
Но на том история не кончилась. — Районные власти стянули вечером к клубу милицию и тех же дружинников. Взялись молодцы за руки и никого к дверям близко не подпускали. Изобрели новую версию: обсуждение не состоится, так как в зале встреча избирателей с депутатом райсовета. Люди не верят, стараются прорваться внутрь, но тщетно. Насмерть стоят дружинники плечом к плечу, каменные лица, только желваки под скулами ходят. Иностранные журналисты, конечно, не зевают — фотографируют. Запечатлевает события кинокамера. В эти дни улетал в Италию Подгорный. И ему, поднимающемуся по трапу гордого лайнера, дотошный римский журналист вдогонку подкинет коварный вопрос:
— Господин президент, вы знаете, о чем вас прежде всего спросят в Италии — почему в СССР опять закрывают выставки?
— Какие выставки? — возмутится президент и вызовет в аэропорт тогдашнего министра культуры Фурцеву. Но и она ничем не сможет ему помочь. Работники КГБ и партаппаратчики, закрывавшие 22 января 1967 года в клубе «Дружба» экспозицию картин неофициальных живописцев, ничего министерству культуры об этом не сообщили. Впоследствии в горкоме партии мне скажут: «Из-за вас на два часа задержался самолет с Подгорным».
Задержался так задержался. А почему вы и ваши старшие коллеги на письма трудящихся не отвечаете? 25 января мы сочинили послание, в котором просили разрешения на организацию выставки. Почте его не доверили. Вдвоем с Оскаром разнесли в три инстанции — в ЦК КПСС, министерство культуры и горком партии. Художники договорились гласности письмо не предавать, чтобы не устраивать шумихи и выглядеть лояльными: авось, пробьем выставку. Однако ни один из трех адресатов никогда не снизошел до письменного общения с нами. Вместо выставки устроили взбучку: на комбинате декоративно-оформительского искусства, где работали Рабин, Лев Кропивницкий и Вечтомов, провели заседание партийного бюро и творческого актива.