От неожиданности я подскочил на стуле:
— Зачем?!
— Это единственная организация, которая в таком частном случае, как ваш, не побоится взять на себя ответственность за самостоятельное решение.
— Они меня станут вербовать!
— Наверно. Но завербоваться или нет зависит от вас.
— Какой же им смысл идти мне навстречу, если я отказываюсь с ними сотрудничать?
— Они иногда делают непонятные вещи. — И Каменская рассказала, как мыкалась Ирина Жолковская, жена Алика Гинзбурга. Его арестовали за несколько дней до официального оформления их брака и, хотя существовали доказательства, что Алик и Ира давно живут как супруги, эти доказательства использовались лишь для того, чтоб испакостить ей жизнь. Ирину преследовали, увольняли со службы, мол, она жена Гинзбурга, и в то же время не пускали на свидания с ним, так как их брак не зарегистрирован в ЗАГСе и, следовательно, она ему не жена. С просьбой оформить брак с заключенным Гинзбургом Жолковская обращалась к председателю Президиума Верховного Совета СССР, к председателю Совета министров, в ЦК КПСС. И всюду наталкивалась на категорическое «нет». Она поехала на Лубянку. И там, неясно почему, посчитали нужным ей помочь. Не выдвинув никаких условий, словно это было заурядным явлением, Ирину доставили в лагерь, где и зарегистрировали с Гинзбургом.
— Вы можете объяснить поведение КГБ в данном вопросе? — спросила Дина. — И пошутила: — Действия тайной полиции таинственны и необъяснимы.
Оскар поддержал идею адвоката:
— Терять тебе нечего.
А меня то охватывает нерешительность, то лихорадочная жажда сразиться с ними в их логове. И в конце октября, миновав стоящего при входе на страже молоденького солдатика, я вошел в приемную КГБ, что на Кузнецком Мосту, и двинул к ее начальнику. Он сидел за массивным письменным столом. Невыразительное лицо какого-то странного кирпичного оттенка. Маленькие бесстрастные глаза. Говорит резко, отрывисто:
— Что у вас?
— «Вечерняя Москва» напечатал обо мне клеветнический фельетон…
— При чем тут мы?
— В фельетоне использованы материалы, которые могли быть получены лишь от вас. Я обвиняюсь в передаче на Запад антисоветской статьи.
Он переходит на крик:
— Имеется Комитет по делам печати! Идите жаловаться туда!
Забурлило и во мне. Направляясь к двери:
— Я пойду в прямо противоположную сторону. — Фраза внешне бессмысленная. Однако он понимает, что грожу обратиться к иностранным корреспондентам. Это ему не нравится. Срочно меняет тон и любезно просит подождать две-три минуты в зале перед кабинетом. Там на моих глазах разыгрывается любопытная сценка. В приемную небрежной, развинченной походкой вступает молодой человек, судя по внешности — кавказского происхождения. Просто и буднично, словно пришел на завод, бросает солдату:
— Здесь берут на работу?.
Тот отсылает его к начальнику. Очень быстро кандидат в стукачи выскальзывает из кабинета и, задержавшись на мгновение возле часового, разочарованно ухмыляется:
— Не взяли…
Лубянка стала разборчива. Очевидно, желающих сотрудничать больше, чем вакансий. Не всякий им нынче подходит.
А начальник, приглашая меня в кабинет, сам удаляется. Двое неведомо как очутившихся здесь гебистов (двери, как будто, одни) поднимаются из-за длинного полированного стола. Представляются:
— Андрей Григорьевич и Михаил Вячеславович. — Интересуются причиной моего прихода.
Повторяю о фельетоне. Не читали не слышали. Ну, конечно, они не знают! Самая удобная позиция. На всякий случай их хата с краю. Пересказываю и одновременно опровергаю стряпню Строкова. Сетую на приставания милиции.
Андрей Григорьевич, смуглый, с мягкими чертами лица, пышными усами, отменно поставленным бархатным голосом задает по ходу уточняющие вопросы. Он прямо-таки удивлен: как это «Вечерняя Москва» не разобралась и опубликовала откровенную ложь! Он сочувствует. Он рвется помочь. Всплескивает в недоумении руками. Понимающе кивает. Этакий бесплатный театр.
Михаил Вячеславович, с грубоватой крестьянской внешностью, безусловно старший по рангу, помалкивает — изучает меня. Порою перехватываю его быстрые напускно-равнодушные взгляды. Наконец и он раскрывает рот:
— Вы кому-нибудь сказали, что идете к нам?
Коварный вопросик — первая ласточка вербовки. Но будто ни о чем не догадываюсь:
— Жене и друзьям.
Вижу — раздосадован. Насколько спокойнее было бы, если б я никого не предупредил. Безусловно, человек может рассказать, о чем с ним беседовали в КГБ, что предлагали. И все же, когда он приходит туда скрытно от всех, надежд на его благоразумие и готовность сотрудничать гораздо больше. Михаил Вячеславович постукивает пальцами по столу: