— Теперь мы вас просим нам помочь. Иностранные дипломаты хотят посмотреть вашу коллекцию. Пожалуйста! Вы договариваетесь о времени посещения и заранее сообщаете их фамилии Михаилу Вячеславовичу. Вы знаете его телефон?
Машинально отвечаю:
— Двести двадцать четыре, двадцать пять, семьдесят один.
— Да вы уже наши номера, молодец, наизусть помните! — Он сияет. Сияют и Михаил Вячеславович, и Андрей Григорьевич. Меня завербуют, а им благодарность за доблестный труд. Идиоты! Я шутил, что ли, когда честно предупреждал, что в стукачи не гожусь. Сейчас краснейте перед шефом.
— Я не могу делать это.
Он еще не верит. Не твердо сказано.
— Почему же?
— Я уже объяснял, что стукачом не буду.
Он тяжело откидывается на спинку стула.
— Александр Давидович! Мы же не посылаем вас подслушивать разговоры и собирать кухонные сплетни (вот спасибо!). Речь идет о борьбе с врагами нашей Родины.
В иностранных посольствах в Москве служат и честные дипломаты, и шпионы. Вы не знаете, кто есть кто, а мы знаем.
— Если знаете, зачем нужна моя помощь?
— Шпиона надо поймать на месте преступления. Иначе нет доказательств. Лучше всего их ловить, когда они обмениваются информацией.
— И это должно происходить обязательно у меня?
Больше нигде они не обмениваются?
— А где им обмениваться? У себя в квартирах? Немыслимо. Следят. В театр они едут — следят. На прием идут — следят. На прогулку — тоже. А приходят поглядеть вашу коллекцию — и мы бессильны.
Бред какой-то! Как же они раньше, без меня ловили шпионов? Однако молчу. Молчу. Его же несет:
— Если вы нас предупреждаете, кто к вам направляется, то другое дело. Едут обычные дипломаты — пусть любуются картинами. Едут шпионы — мы присылаем к вам своего человека. Может же у вас в гостях находиться друг, Александр Давидович? Он и схватит лжедипломатов.
— Извините, я помочь вам не сумею.
Все трое изумляются. Шеф, кажется, про сверлил меня взглядом насквозь:
— Почему не сумеете?
— Я не могу приглашать к себе людей, чтобы их в моем доме ловили как преступников.
Большой гебистский чин медленно поднимается и с плохо скрываемым раздражением:
— Обдумайте спокойно то, что я вам сказал, и позвоните нам в ближайшее время. Мы пока свяжемся с Прибытковым.
Напоследок поманили пряником. Провожавший меня Михаил Вячеславович вдогонку без стеснения спросил:
— А нельзя так сделать, чтоб и мы, и ваша совесть были довольны?
— Не получается.
— Попробуйте, попробуйте.
И через десять дней на той же Лубянке неутомимая двойка принимается обрабатывать меня вновь. Битый час провозились. Насилу отвязались, да и то не совсем. Решили прихватить меня по-иному. Перескочили на зарубежные выставки. Крайне их волнует, кто эти выставки организовывал.
— В Риме…
— Не знаю.
— Во Флоренции…
— Не знаю.
— В Лугано…
— Не знаю.
— Александр Давидович, вы неискренни. Не может быть, чтобы вы ничего не знали. Ведь художники — ваши друзья.
Конечно, я знаю, конечно, я неискренен.
— А вы знакомы с Таней Колодзей?
И тут меня осенило. Про копенгагенскую выставку они не спросили. Почему? Ах, Леня Талочкин, Леня Талочкин, простецкий парень, бородач, ночной сторож на складе, любитель живописи. Как ты до ночи вкалывал, развешивал картины перед моим новосельем! Как, не жалея себя, ты таскаешь картины от художников к фотографу и обратно — и все ради того, чтобы получить экземпляр фотографии (зато теперь у тебя коллекция в тысячу снимков), как ты радовался, когда привез ко мне датчан, пожелавших организовать экспозицию в Копенгагене. И вдруг Женя Рухин намекает мне, что ты — стукач. И я вспоминаю, что Руссовский показывал мне во время нашей беседы в «Вечерке» фотографии работ, сделанные опытной рукой твоего приятеля фотографа. А совсем недавно один из членов бюро Профкома рассказал мне, что в конце 1969 года в Профком явился гебист и заметил, что придется принять меры против Глезера, который не только собирает модернистов, но еще и книгу о них пишет, и первую главу уже передал за границу.
А ты помнишь, Леня, как в мае того же года я позвонил тебе и срочно попросил привезти несколько фотографий. Они понадобились для статьи, которую я написал для амстердамского журнала «Museum journal» и должен был срочно передать находящемуся в Москве его редактору. Ты привез фотографии и хотел почитать статью. О, нет! Я ни в чем тебя тогда не подозревал. Но времени оставалось в обрез, и я ответил:
— Это первая глава моей книги. Потом прочтешь.