— Зачем ты перевел книгу Сайфи Кудаша?
— ?!
— Он не башкирин, а татарин, понимаешь?
— Но пишет-то по башкирски, и народный поэт Башкирии!
Физиономия Шафикова темнеет:
— Ты слушай, когда тебе говорят, не то рожу набьем! Ты в наших делах ничего не смыслишь. Заели нас татары! Куда не посмотришь, везде они!
А на страницах уфимской комсомольской газеты «Ленинец» Шафиков исправно славит дружбу народов.
И уж совсем странную разновидность национализма я обнаружил в Туркмении.
— Беда у нас! — изливается за рюмкой коньяка писатель Аннаберды 3. Новый первый секретарь ЦК партии республики родом из Мары. Теперь он всю свою область в Ашхабад перетаскивает. Повсюду близких людей сажает.
— А они что, плохие?
— Тупые. Из самого отсталого племени.
Пока что редким (а что будет дальше?) племенным национализмом заражен, бедняга.
Государственная пропаганда не жалеет средств на воспевание дружбы народов. Партийные вожди всех рангов восхваляют ее со съездовских трибун. Ею клянутся комсомольские вожаки. А в это время во Львове человек сжигает себя с возгласом:
— За самостийную Украину!
А в это время в Ереване организуется подпольная Национальная объединенная партия, ставящая задачей создание самостоятельного армянского государства. А в это время в Каунасе КГБ арестовывает литовских националистов. А в это время в лагерях Потьмы объявляют голодовку протеста против издевательств бесправные зэка — украинские, армянские, литовские националисты.
Вот она, великая туфта, великая дружба народов СССР!
Шабаши на Руси
«Бывали хуже времена,
Но не было подлей».
Моя идея об эмиграции была встречена Майкой в штыки:
— Ни за что! Никогда! Здесь ты во имя чего-то живешь, борешься, у тебя коллекция. А что там? Ну, хорошо, я брошу родителей, брошу все, что люблю, хотя не понимаю, как буду жить без России. Мы уедем. Куда и зачем?
— Я увезу с собой картины и, пропагандируя их на Западе, помогу ребятам оттуда.
— Не смеши! Кто позволит?
— Но здесь — конец! Художники сидят по углам, о выставках почти и не заикаются, кое-кто запил. Какая борьба? О чем ты говоришь? Я даже не могу показывать коллекцию.
— Наберись терпения. Пережди.
— А на что жить?
— Пойду на любую работу. Оскар поможет. Придется голодать — продашь, в конце концов, три четыре картины.
Несколько месяцев спорили до хрипоты. Я упирал на то, что Лубянка меня не оставит в покое. Майя успокаивала:
— Ничего не добились и не добьются.
«Может она права, — размышлял я. — Отобьюсь». И, как оправившийся от нокдауна боксер, заново примерялся к противнику. Вы рассчитываете, что приду к вам покорный, с нижайшими просьбами, и тогда захомутаете. А если не просить, а требовать? И не с вас начинать поход, но так, чтобы до вас все доходило, чтобы вам стало ясно: довели до точки. Еще чуть-чуть — и предам гласности ваши гнусные предложения о дипломатах и журналистах, чем бы это ни грозило.
Друзья считали, что шансов на успех почти никаких, но попробовать стоит. Потому и состоялся описанный в прошлой главе мой телефонный разговор с референтом заведующего отделом культуры ЦК КПСС. В соответствии с задуманным под занавес пугаю собеседника:
— Я обращался в КГБ, обращаюсь в ЦК. Если все советские организации от меня отворачиваются, что мне делать?
Референт реагирует на угрозу, как и начальник приемной Лубянки («Партия и Ленин — близнецы-братья», писал Маяковский. КГБ и ЦК — тоже). Меняется тон. Призывает не терять голову и спрашивает:
— Вы знакомы с Виктором Николаевичем Ильиным?
— Нет, но знаю, кто он.
— Пойдите к нему на прием. Ему о вас позвонят.
Бывший, они не бывают бывшими, генерал-лейтенант КГБ, секретарь Московского отделения Союза писателей СССР по организационным вопросам В. Н. Ильин — личность известная. Лесючевский определяет, чьи книги и когда издать, какой заплатить гонорар, какой поставить тираж. Ильин решает, кого принимать в Союз писателей, кому предоставить бесплатную путевку в санаторий, кого осчастливить квартирой, кого послать в командировку за границу. Очень надежная расстановка гебистских кадров. Во всех отношениях советские писатели под неусыпным наблюдением и контролем. Но в отличие от внешне отвратительного директора издательства «Советский писатель» Виктор Николаевич на вид мужчина хоть куда, несмотря на свои семьдесят лет. Рослый, широкоплечий, с породистым жестковатым лицом, гривой благородных седых волос и статной, чувствуется военная выправка, фигурой. Принимает меня благожелательно. Выслушивает, вникая в детали. Ему нравится моя стычка с Лесючевским (они друг друга не терпят — какие-то давние личные счеты). С удовольствием переспрашивает: