— Да разве «Вечерняя Москва» напишет, что фельетон был клеветническим? Нереально.
— Не обязательно в такой форме… Может, они напечатают ваши переводы. Косвенно извинятся… — Тоже сомнительно. На то и рассчитано. Регистан же добавляет: — Во всяком случае на этом настаивает Николай Васильевич. Меж двух огней, меж двух столпов, Лесючевским и Ильиным, очутился холуй. Сейчас сбросил груз ответственности и полегчало. И прорвало его:
— Вас мне не жалко. А вот Майка, баба хорошая, из-за ваших дел пострадала…
Ну, спасибо за откровенность. До сих пор ссылались на сокращение штатов и вдруг… ценное признание. Когда-нибудь пригодится. Однако надо бы позвонить на Лубянку. Голос Михаила Вячеславовича сладок, как мед:
— Снова вы о нас совсем забыли. Приходится вас через кого-то разыскивать. Некрасиво. У вас трудности? Так пришли бы поделились. Пособили бы вам.
Отвечаю грубо и коротко:
— Я не намерен платить за вашу помощь стукачеством!
— Опять вы со своими странными предположениями! Приезжайте сегодня или завтра после обеда, когда удобно, и поговорим.
Когда я приезжаю на Лубянку, разыгрывает комедию:
— Александр Давыдович, вы пишете, что Мулерману закрыли дорогу на телевидение (не скрывает, что Ильин их ознакомил с моим докладом). Это же любимый певец нашей организации! Не правда ли, Андрей Григорьевич? Нужно Лапину разъяснить. А вам, Александр Давидович, Мулерман нравится?
Молчу. Гляжу на него в упор, и он вроде бы прекращает паясничать. Но тут же вживается в новую роль — друга и помощника. Жена, мол, по-прежнему не работает, вы переводов почти не имеете. Нужно что-то предпринять. А для чего я к вам пришел? Вы все можете, вот и предпринимайте. Год трепетесь, шантажируете, пытаетесь вербовать — хватит! Не точно эти слова, но, примерно, в таком духе крайне агрессивно из себя выбрасываю.
— Да все, что от нас зависит… — примирительно тянет Михаил Вячеславович.
У меня не хватает терпения дослушать его до конца.
— Не принимайте меня за ребенка! Вашу игру давно понял и ее пора заканчивать. Как написал Андропову: или арестовывайте, или дайте нормально жить, реабилитируйте.
О, мне тогда бы опыт 1974 года! Знал бы, что только так с ними и можно разговаривать. Вот и сейчас обескуражены. А я продолжаю наступать, интуитивно ощущая, что веду себя правильно. Возмущаюсь издевательской позицией Лесючевского, наперед уверенного, что «Вечерняя Москва» ни опровержения, ни моих переводов не поместит. А он, словно невзначай:
— Вы отнесите переводы в «Вечернюю Москву». Чем черт не шутит! — На его топорно сработанном лице всплывает укоризненная улыбка: дескать, вы к нам недружелюбно относитесь, в ЦК бежите, сулите поднять шум. Зачем? Вы у нас — и, пожалуйста, — устроим вам публикацию в «Вечерке».
Жду очередного подвоха. Не пригласили же меня только для того, чтобы преподнести подарок! Но, судя по всему, пригласили как раз для этого. Значит, не ошибся я с планом: именно из-за угрожающего намека, высказанного референту Шауро, и собранного материала об антисемитизме (еще в запале передаст Глезер на Запад!) гебисты решили расщедриться. Впрочем, не фальшивый ли это посул, не выигрывают ли они время? В газете могут по их указанию сказать: — Рады бы напечатать, но переводы слабые. И все. И возразить нечего. И апеллировать не к кому. И тот же Михаил Вячеславович состроит огорченную мину: старались помочь, но не вышло. Но в редакции меня встретили с распростертыми объятиями. Оказывается, им до зарезу требуются переводы и я привез то, что нужно. Через три дня опубликовали. Удивлялись и друзья, и враги. Регистан смотрел с опаской: с этим типом держи ухо востро! За ним какие-то силы стоят, добился невероятного — заклеймившая его газета его же и напечатала. И заведующий отделом заверяет, что переговорит с Лесючевскими уладит вопрос с книгой Сайяра. И звонят мне из Ташкента. Скоро запускается в производство коллективный сборник стихов, который должен был выйти в 1971 году, но застрял после фельетона. Закрутилась карусель. Ну, подумалось, теперь-то самый лучший момент для заключительного аккорда, для прощания с Лубянкой. Позвоню в последний раз, поблагодарю и адью!
Однако наши замыслы, увы, не совпадают. Михаил Вячеславович вежливо настаивает на встрече. Дважды повторяет, что это крайне важно для художников. Придется пойти на разведку. Сижу в осточертевшем кабинете. Андрей Григорьевич напоминает о моем старом предложении — дать в одном из советских журналов, издающихся для заграницы, статьи о художниках с репродукциями картин. С АПН достигнута договоренность. Единственная просьба — выбрать живописцев не с самыми нашумевшими именами, в общем ни Рабина, ни Немухина, ни Плавинского.