Только от одной этой троицы с души воротило. А тут еще вокруг стукачи подпольщики. Откровенничала Майя с Иной Скарятиной, литературным секретарем секции прозы, черноволосой красивой женщиной. Я не раз предупреждал жену, чтоб придерживала язык, но она горячо отстаивала сослуживицу:
— И вообще она своя! Почти не таясь, называет ЦК, Обком и Горком комсомола фабрикой карьеристов.
— То-то и странно, что не таясь.
— А мало ли о чем ты орешь?
Но однажды Майя пришла домой расстроенной:
— Ина, оказывается, стукачка. Сегодня Дима, которого исключают из Союза писателей, после беседы у Ильина, уходя, кинул друзьям: «Будьте осторожны со Скарятиной! Она стучит».
Догадался по отдельным репликам Виктора Николаевича. Ему почти дословно передавались разговоры в пьяных, потерявших осторожность писательских компаниях за столиками в ресторане ЦДЛ. Недаром так любила в них участвовать черноволосая чаровница.
Майя называла Московскую писательскую организацию рассадником стукачей, порывалась уйти оттуда, но все из-за того же пятого пункта тщетно мыкалась в поисках какой-нибудь подходящей работы.
А тут еще художники, причем самые близкие, в том числе и Оскар, выступают за наш отъезд. Лейтмотив: здесь все глухо. На Западе устроишь музей, устроишь выставки. Ты же понимаешь, как для нас это важно. Но я оставлял вопрос открытым. Какая-то работа есть, живу опять вольно. Пока намертво тиски не зажали, зачем уезжать?
А обстановка день ото дня становилась все невыносимей. Готовился процесс-спектакль Якира и Красина, первый послесталинский суд над политическими, где они облегчая свою участь, признаются в преступлениях, которые не совершали, поставят под удар «Хронику текущих событий», объявят Демократическое движение, то есть оппозицию, борющуюся за осуществление в СССР демократических свобод, — фикцией. Дескать, нет такого, а его программа и тактические установки подброшены в Советский Союз с Запада.
Этот процесс открылся 27 августа. Спустя день в печати разразилась двухнедельная свистопляска. Навалились в основном на Сахарова, по ходу лягали Солженицына. Знак к расправе подала «Правда». На ее страницах члены Академии Наук СССР осуждают недостойное сахаровское поведение.
Вслед за ними в «Известиях» выступают члены Академии медицинских наук:
«Мы, советские ученые-медики, оскорблены поведением академика Сахарова».
Члены Академии педагогических наук:
«Сахаров своими заявлениями роднит себя с реакционерами и поборниками войны».
Члены Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук:
«Сахаров встал на путь клеветника и отщепенца». Кое-кто из ученых, норовя выделиться из коллектива, чтобы сверху отметили их преданность, посылают в газеты самостоятельные гневные послания.
И на судебном процессе Якира-Красина подсудимые вносят свою лепту во всегосударственную травлю. Сообщают, что материалы, изготовленные академиком, использовались ими для антисоветской пропаганды, а Солженицын был чуть ли не главным руководителем и вдохновителем «Хроники текущих событий».
Хотя Лубянке в ту пору чуть ли не космических перегрузок — Сахаров, Солженицын, дело Якира-Красина было вроде не до художников, гебисты нашли время подсуропить и мне. Почувствовал их руку, едва прилетел в Узбекистан. Книга Сайяра в «Советском писателе» только что вышла, теперь ташкентские издательства должны бы проникнуться доверием к столичному поэту. Но не проникаются. Чаем угощают, а с переводами туго. Ссылаются на сокращение планов. А я достоверно знаю, что как раз сейчас ищут переводчиков. Нечто похожее через две недели повторяется и в Тбилиси.
И в Москве передо мной почти все издательские двери закрыты. Но разве когда вновь занялся пропагандой «живописного Самиздата» так окрестили мою коллекцию на Лубянке — не ведал, чем это кончится? То-то же и оно! Чего теперь жаловаться? А я и не жалуюсь. Перезимуем, как-нибудь выкарабкаемся. С таким настроением под занавес года мы с Майей и поехали проветриться в Ленинград. Соблазнили нас Юра и Ира Жарких. Ленинградцы, они появились в кругу московских неофициальных художников лишь несколько месяцев назад и с первого же прихода к нам прочно вошли в нашу жизнь.