Кромѣ того, было въ ней еще нѣчто странное, судя по тому, что говорилъ кокъ. Она, повидимому, знала одного изъ матросовъ, стоявшихъ на вахтѣ у штирборта. Этотъ громаднаго роста черномазый дѣтина, напоминавшій гориллу, явился на судно только наканунѣ вечеромъ. Онъ стоялъ, облокотись на кабестанъ, когда она проходила мимо. При видѣ его она разомъ остановилась и разсмѣялась какимъ-то страннымъ, почти беззвучнымъ злымъ смѣхомъ, и тотчасъ же оглянулась, желая убѣдиться, что командиръ еще не взошелъ на палубу и находился въ этотъ моментъ за бортомъ. Оглянувшись, она снова разсмѣялась, — разсказывалъ наблюдательный кокъ (увлекавшійся Бульверъ-Литтономъ), — опустила конецъ кружевного шарфа на грубую, волосатую, обнаженную до локтя руку матроса и тихонько провела этимъ концомъ шарфа по его рукѣ. Но тотъ не шевельнулся, не дрогнулъ, только взглядъ его былъ таковъ, что кокъ не умѣлъ подыскать для него надлежащаго опредѣленія, а сказалъ только, что ему стало жутко отъ него; взглядъ, во всякомъ случаѣ, не предвѣщалъ ничего добраго.
Но что было особенно важно, для меня лично, это то, что другого, паруснаго мастера у насъ на борту не оказалось, и такимъ образомъ я являлся полнымъ и единственнымъ хозяиномъ мастерской и настоящимъ мастеровымъ человѣкомъ на суднѣ.
Съ недѣлю или немного болѣе, все шло прекрасно. Мы дѣлали по шести узловъ въ часъ; вѣтеръ былъ легкій. Командиръ нашъ былъ спокоенъ и кротокъ, какъ овечка, потому что забавлялся своей новой златокудрой игрушкой. Никто его не узнавалъ; всѣ дѣла онъ возложилъ на своего помощника и большую часть времени проводилъ у себя въ каютѣ. Къ возлюбленной своей онъ относился спокойно и сдержанно.
Молодая женщина, напротивъ, почти все время пребывала на палубѣ, по возможности не заглядывая въ душную командирскую каюту. Она любила сидѣть на солнышкѣ и наблюдать за работой матросовъ, ради которыхъ она распускала свои золотыя кудри по спинѣ и по плечамъ, потому что принадлежала къ числу созданій, кокетничающихъ съ каждымъ живымъ человѣкомъ; эта златокудрая женщина не имѣла жалости ни къ кому изъ этихъ несчастныхъ безмолвныхъ существъ, и, казалось, зло издѣвалась надъ ними.
Ее, повидимому, забавляло то, что всѣ на суднѣ волновались, когда она высовывала изъ-подъ края подола свою щегольски обутую маленькую ножку, или прикладывала къ щекѣ длинную прядь мягкихъ золотистыхъ кудрей.
Мало-по-малу создалось какое-то молчаливое соревнованіе между всѣми нами — еъ томъ, кому она подаритъ лишній безпечно-чарующій взглядъ водянисто-зеленыхъ, какъ будто безучастныхъ и разсѣянныхъ глазъ или же мимолетную улыбку, небрежный кивокъ, усмѣшку, — словомъ всѣ тѣ коварные снаряды, которыми она, какъ скрытая батарея, бомбардировала насъ поочередно съ невозмутимымъ спокойствіемъ. А тѣ изъ насъ, что лазили по вантамъ, старались всячески удивить ее и своею смѣлостью, и ловкостью, и чисто-обезьяньими продѣлками. Даже самую обычную работу мы не могли исполнить безъ какого-нибудь показного фокуса. Все то время у насъ не выходила изъ ума мысль, что она смотритъ на насъ, и надо себя показать молодцами.
И всякій разъ, когда тотъ рослый черномазый матросъ работалъ гдѣ-нибудь въ снастяхъ, она стояла, опершись на перила, и смотрѣла на него своимъ равнодушно насмѣшливымъ взглядомъ. Это былъ лучшій матросъ своей вахты, и ему всегда приходилось крѣпить снасти; и если онъ бывало за работой затянетъ какой-нибудь припѣвъ, она тотчасъ же передразнитъ его. Онъ напоминалъ большого сердитаго пса, который всегда про себя рычитъ и на людей исподлобья смотритъ; на нее же онъ даже и взглянуть никогда не хотѣлъ; ни съ кѣмъ изъ своей вахты онъ никогда не разговаривалъ. Звали его Рослый Антонъ, но никто на всемъ суднѣ не зналъ его, ни чего-либо о немъ. Только вдругъ какими-то судьбами стали поговаривать о томъ, что записался онъ на судно будто бы именно изъ-за нея.
Она же эта, маленькая златокудрая женщина, не боялась рѣшительно никого — ни даже самого командира, и, повидимому, совершенно не считалась съ нимъ. Я полагаю, что она даже и не подозрѣвала, какимъ горящимъ пламеннымъ центромъ она являлась здѣсь на суднѣ, какою могучей силой она была въ этой томительно однообразной обстановкѣ. Она была, очевидно, изъ тѣхъ, которые не видятъ ничего дальше гладкой и ровной поверхности воды, никогда не заглядываютъ вглубь и скользятъ равнодушнымъ взглядомъ по всему, что ихъ окружаетъ. Мы же, всѣ до единаго, жадно слѣдили за каждымъ ея мимолетнымъ жестомъ и движеніемъ, говорили только о нѣй и всѣми силами старались вывѣдать что-нибудь о ней у Рослаго Антона, который несомнѣнно зналъ ее и кое-что изъ ея прошлаго; но это никому не удавалось.