«Ваше посещение принесло мне счастье, дорогой друг. Ободренный энтузиазмом, с которым вы отнеслись к моим трудам, я с новым рвением принялся за работу, и я нашел… да, я нашел формулу доктора Деженэ, с помощью которой думаю разбудить завтра спящего. Я хочу поделиться этим с вами, единственным человеком, поверившим в меня. С другой стороны, если судьба пожелает снова отнять у меня эту драгоценную формулу, вы обнародуете ее. Вот она целиком»…
На письме можно было разглядеть еще две строчки, почерневшие от огня и совершенно неразборчивые… это было все.
Второй лист был не тронут огнем. В официальных выражениях сообщалось «уважаемому господину Берену», что во время страшной грозы молния ударила в один из домов в Александрии и уничтожила его почти до основания. Среди обломков было найдено два трупа, почти неузнаваемые и обезображенные огнем, и каким-то чудом уцелевший стол с лежащим на нем листом обгоревшей бумаги и конвертом с надписанным адресом.
НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ
МИСТЕРА ВИЛЬФРЕДА БРАБАЗОНА
Рассказ Д. Гетчинсона
— Вы слышали, может-быть, а, может быть, вы и не слышали — начал слегка вычурно незнакомец, — о загадочном исчезновении мистера Вильфреда Брабазона, служившего в министерстве иностранных дел.
Я сидел у ворот, наслаждаясь тихой красотой девонширского летнего вечера, и здесь-то мне и пришлось выслушать рассказ о поразительном происшествии, который я передаю вам так, как слышал его сам, предоставляя вам полную свободу признать его незаслуживающим доверия. Правду сказать, временами я и сам склоняюсь к такому мнению, но в следующий момент мной овладевает нелепая уверенность, что действительно существует, (если только не погиб уже) человек, который… нет, это странно… баран, который… но это же невозможно! Вы видите, какая нелепость!
В то время, как я сидел так у ворот, на тропинке появился какой-то человек, в сильно поношенной одежде, лет около тридцати на вид, в пасторской шляпе, из под которой выглядывало изнуренное, давно небритое лицо, носившее, несмотря на это, следы хорошего происхождения. С ним шел баран, чрезвычайно грузный и лохматый. Баран встречается нередко на девонширских дорогах, но этот привлек мое внимание — казалось, он не пасется под наблюдением незнакомца, а скорее сопровождает его в прогулке.
На этот пункт я обращаю особое ваше внимание, имея в виду дальнейший рассказ незнакомца.
Странная пара поравнялась со мной и пошла дальше; баран свернул в сторону к изгороди и начал щипать траву, господин в лохмотьях несколько мгновений наблюдал за ним, потом, к моему изумлению, повернул назад и на цыпочках побежал к воротам, озираясь на барана через плечо. Добежав до меня, он уселся рядом со мной и, без всяких предисловий, начал слегка вычурно, как я уже сказал, свой рассказ.
— Может-быть, вы слышали, а, может-быть, вы и не слышали о загадочном исчезновении мистера Вильфреда Брабазона, служившего в министерстве иностранных дел. Это случилось три года тому назад. В один ноябрьский вечер он в обычное время ушел со службы и с тех пор его уже больше не видели. Этот случай вызвал много толков и волнения, но со временем все о нем забыли. Увы, дорогой мой сэр, я один не мог забыть!
Он остановился, чтобы вытереть пальцем глаза, патетически засопел и продолжал:
— Вильфред Брабазон был моим двоюродным братом. Прежде, чем познакомить вас с фактами, дорогой сэр, я хочу сообщить вам, как истинному джентльмену, что для меня всегда было тайной, почему мой кузен Вильфред Брабазон не умер в раннем детстве. Вам, наверное, приходилось читать или слышать, что добродетельные люди умирают молодыми. Я мог бы вам поклясться, что мой кузен Вильфред Брабазон был человеком добродетельным до отвращения. Поэтому он должен был умереть молодым; но он не умер; он и теперь еще жив, если вы назовете это жизнью; я с глубочайшим интересом буту ждать вашего мнения по этому вопросу, дорогой мой сэр.
Тут он взглянул на изгородь с явным намерением убедиться, что баран попрежнему занят ощипыванием травы, а затем продолжал прерванный рассказ:
— Вильфред, дорогой сэр, появился на свет Божий образцовым мальчиком. Впервые я встретил его, когда мне было пять лет. а ему четыре. В то время у меня была страсть играть с водой и грязью, размешивая их в тесто. Я предавался этому занятию, когда мне удавалось ускользнуть из под надзора няньки и матери, и первая была совершенно права, называя меня самым грязным мальчишкой, какого ей когда-либо приходилось видеть. В тот день, когда мой кузен Вильфред впервые приехал погостить к нам, она повторяла это с особым негодованием, советуя поглядеть на моего дорогого кузена, который тоже играл в саду, но играл чистенько и теперь выглядел как картинка. Когда она закончила свою речь, я бросил целую пригоршню грязи в самую середину передничка Вильфреда, громко крича: «Вильфи теперь тоже грязный мальчик».