«Я не могу этого позволить», — сказал я, — на что погонщик грубо ответил, что баран принадлежит ему, и в его дела я вмешиваться не смею. В то время, как несчастное животное хриплым шопотом умоляло меня спасти его, погонщик нанес ему страшный удар палкой и, приговаривая — «ступай, ступай, не ночевать же нам здесь», схватил его за хвост и потянул с моего порога.
— Погонщик, пощадите этого барана, — умолял я. — Я — вегетарианец и, по своим принципам, не разрешаю вам тащить его на бойню. За сколько вы хотите продать его?
Из его ответа, переполненного отталкивающими непристойностями, я вывел заключение, что он не продаст этого барана даже за четыре фунта. Я предложил ему пять; эту сумму я получил как раз в тот день за неделю усердной работы в банке. И погонщик, взяв пять фунтов, оставил меня наедине с бараном.
Представьте себя меня, дорогой мой сэр, у порога лондонских меблированных комнат, с Вильфредом Брабазоном из министерства иностранных дел, превращенным в барана, окруженного толпой, которая заполнила тротуар и обменивалась замечаниями по моему адресу.
— Возьми меня с собой, — умолял баран — уведи меня в дом. Что это за беда случилась со мной?
— Мой дорогой Вильфред, — возразил я, — нет никакой возможности взять тебя в дом. Что скажет моя квартирная хозяйка?
Вильфред, вместо того, чтобы помочь мне разобраться в нашем положении, объявил, что он чувствует запах собаки и это приводит его в необычайное волнение, доходящее до панического страха. Если я не помещу его немедленно в безопасное место, он свернет себе шею. Что мне оставалось делать? Я вставил ключ, открыл дверь и влетел в дом, подталкиваемый сзади головой Вильфреда. Я умолял его взять себя в руки, но он ответил, что совершенно не владеет собой, так как его беспокоит запах собаки, и кроме того ему хочется блеять. С его согласия я обмотал ему голову пальто, которое снял с вешалки, и он облегчил свои чувства, издав три странных звука, которые в передней лондонского дома показались мне очень жуткими.
Где-то внизу открылась дверь. Я начал уговаривать Вильфреда собраться с силами и подняться наверх. Он ответил, что попытается, если я буду его подталкивать, и, опираясь задней частью на мое плечо, он кое-как вскарабкался на третий этаж, где помещались мои комнаты.
Дорогой сэр, обычно я очень воздержанный человек, но теперь я налил себе полстакана виски и выпил его залпом.
— Расскажи мне, — сказал я — что с тобой случилось.
Вильфред был всецело поглощен своим несчастьем и не обращал ни малейшего внимания на мое печальное положение, хотя относительно моего участия в беде у него не могло возникнуть никаких подозрений. Он ответил, что если я только не дурак, то и сам могу видеть, что с ним случилось. По его словам, он только что вышел из министерства иностранных дел, как вдруг почувствовал, что начинает уменьшаться и в следующую минуту увидел, что в образе барана бежит по мостовой в обществе пяти таких же баранов. Он узнал угол моей улицы и повернул к моему дому.
— Мне кажется, я опять начну блеять, — заявил он, — это оттого, что мне хочется пить. Дай мне воды.
Моя спальня находилась рядом. Я бросился туда и наполнил водой ванну, Вильфред поставил в нее передние ноги и пил в течение трех минут. Я вытер ему морду полотенцем, обмотал его голову толстым одеялом, и он облегчил себя устрашающим блеянием. После этого мы возобновили разговор, окончившийся для меня очень печально.
Я понимал, что ничего хорошего не будет, если я сообщу Вильфреду о моей встрече с незнакомцем в омнибусе. Моим долгом было найти этого индуса возможно скорее, а пока, чтобы не осложнять дела, свалить бремя на плечи кузена.
— Сделай такое одолжение, Вильфред, — сказал я, — не бегай взад и вперед, как ты это делаешь. Я знаю, что ты возбужден, но ведь и мне несладко. И чем сильнее ты шумишь, тем больше я волнуюсь. Я не хочу показаться тебе жестоким и у меня нет ни малейшего желания вмешиваться в твою частную жизнь, но для меня очевидно, что ты навлек на себя это несчастье каким-нибудь тайным пороком, которому ты предавался.
— Какой порок превращает вас в барана, проклятый осел? — спросил он грубо.
Я ответил с важностью, что не знаю и знать не желаю. «Ты — мой кузен. Я никогда не любил тебя, но раз с тобой случилось такое несчастье, мой долг помочь тебе. Я заплатил за тебя мое недельное жалованье; с большим риском я укрываю тебя в своих-комнатах. Я сделаю все, что в моих силах. Я намереваюсь поместить тебя в удобном чистом стойле поблизости отсюда»…
— Я не хочу, — заявил он.
Я продолжал твердо:
— Ты будешь каждый день резвиться в поле. Тем временем я попытаюсь найти человека, который, по моему мнению, может вернуть тебе прежний вид.