— О, г. майор! Вы оказываете моим папиросам слишком много чести!..
Из черных бездн пустыни доносятся неясные звуки. Окрик часового, ночь, и безмолвие, безмолвие…
Лежа в далеко-выдвинутом секрете, Убинги слушал ночь. Эта ночь была не похожа на те ночи, которые знал Убинги в маленькой деревне Уам. Слишком просторная, слишком большая, незамороженная привычной извилистой стеной из зарослей и гор, она молчала, она пугала и заставляла замечать свое одиночество. Убинги тихонько вздохнул. Ему хотелось в свою хижину, к своей постели из сена и шкуры быка, к своей любимой жене и всей привычной и покойной обстановке сна, а вместо всего этого перед ним лежало длинное ружье с острым штыком, и туго набитый патронташ неприятно давил живот. Убинги тяжело заворочался. Он вспомнил, как сидел он в засаде у себя на родине. Он дрожал тогда от ненависти и злобы, а нож сам прыгал в его руках, порываясь к сердцу злейшего врага Уталы, сына Синга. Когда брызнула кровь, Убинги издал торжественный вопль… Все было так, как должно было быть. Но зачем ему теперь убивать и подстерегать людей, к которым он ничего не чувствовал, кроме пустого равнодушия — это было непонятно.
Белые! Их козни и выдумки!.. Ах, эти проклятые твари!
Уж если бы ему позволили распорядиться своим ружьем так, как он хочет, он с большим удовольствием употребил бы его против белых, чем пх неизвестных врагов. Они мучили его, презирали, не давали жить, наслаждаться!..
Кровь застучала у него в висках. Невыносимое желание опять увидеть свое поле, свое стадо, хижину, друзей, схватить и прижать к себе послушное тело одной из жен овладело им всецело. И чем сильнее бушевала в нем кровь, тем напряженней и стремительней становилась ненависть к белым. Он жалобно застонал. Никто не слышал его. Необъятная и немая над ним лежала ночь. Из-за тучи выскользнула луна и осветила бесплодную равнину. В зеленоватом свете мягко засверкали большие серые камни, отбросив от себя резкие тени. Все было мертво, пусто и беззвучно. И вдруг один камень ожил и зашевелился. Он лежал всего в нескольких шагах от Убинги и теперь ожив, двигался прямо на него. Убинги раскрыл рот от удивления. Таких чудес он еще не видал даже у белых.
Камень, или то, что принимал Убинги за камень, останавливался, припадал к земле и снова скользил в зеленоватом, мертвенном свете луны. Теперь Убинги мог рассмотреть его. Это был какой-то бедняк, худой и голый, едва прикрытый одними рубищами. Лицо его было за светом, и Убинги не видал его. Только раз, когда таинственный беглец поднял голову, глаза его сверкнули странно и дико. Убинги схватил ружье. Беглец, не замечая негра, скрытого грудой камней, пробирался дальше. Он полз теперь совсем возле солдата; песок шуршал тихо и вкрадчиво. Убинги быстро принял план действий. Едва голова и плечи беглеца выдвинулись из-за прикрытия, он вскочил и прыгнул на него сверху, как пантера. Придушенный крик, возглас отчаяния и страха, — и два тела сплелись в напряженном усилии. Силы однако были не равны. Перед Убинги был еще почти мальчик, и он очень скоро затих в железных объятиях негра. Тогда Убинги разжал руки, отшвырнул ноле, который скрывался в рубищах юноши, и посадил его перед собой. Несчастный, корчась, точно от какой-то внутренней боли, сидел перед ним, охватив голову руками. Убинги смотрел на пего без гнева, без ненависти, даже без сожаления, так, как он смотрел бы на него в своей маленькой прекрасной деревне Уам. Было даже любопытно посмотреть на незнакомого человека, и он, вместо того, чтобы встать и повести пленника к сержанту, дружески хлопнул его по плечу н приветливо показал зубы. Тог вздрогнул, отнял руки от лица и забормотал что-то на ломаном французском языке, сопровождая речь обильной жестикуляцией. Такой язык мог понять Убинги. Сверкая зубами, он закивал головой.
— Друз… друз — да… да… он понял… понял… очень хорошо!..
II он опять ободряюще потрепал пленника по плечу. Друз издал высокий гортанный звук и вдруг, повалившись ничком, охватил колени Убинги. Какая-то судорога пробежала по его телу, и вот он залопотал стремительно и быстро, точно боясь, что не успеет высказать всего, что ему нужно было сказать. Смысл его бормотания был жалостливый и тревожный.
Прежде всего он умоляет отпустить его… Там (он выбросил руку и указал направление) у него мать, сестра-брат обещал ему отдать лучшего жеребца… Он шел сюда, потому что не мог не пойти… Он должен убить главного француза, того, кто ведет на них и его братьев свои страшные войска… В деревне не осталось ни одного мужчины… Все ушли на войну… Женщины, старики и дети не смогут защитить свои стада, сады и каналы… Им пришла гибель… Если бы он добрался, он перерезал бы горло главному французу… Быть может тогда они устрашились бы и не пошли дальше…