Бонита смотрела на него и в глазах ее был новый свет.
— А, может быть, я понимаю, — шепнула она. — Я лежала и думала про вас всю ночь. Мне кажется, что я люблю вас, только не так, как вы хотите. А если бы и так любила, так скоро бы вам надоела.
Она всхлипнула и погладила ему руку.
Стук копыт удалялся и, наконец, совсем умолк.
В кустах чирикала птичка. Начался новый день, несущий людям свои дары любви и печалей, ненависти и радостей.
УХОДЯЩИЕ ТЕНИ
Рассказ Ады Карвер
Перевод К. Залесского,
Иллюстрации Н. М. Кочергина
Мало по малу время изменяло все. Старая, кочковатая дорога, шедшая вдоль по реке Кэну, была заброшена. Теперь проезжая дорога перерезала болота и поля, полные злаков, и не желала следовать капризам реки. Старой Генриетте дорога эта казалась беспокойной и страшной. Она даже пробивала себе путь через дворы частных владений, стирая с липа земли старые границы: дубы, апельсинные деревья и сучковатые мирты с отягощенными цветом ветвями — деревья, под которыми в былые дни за Генриеттой ухаживали и где овладели когда-то ее сердцем.
Остров Бревель, на котором живут французские мулаты, не похож на одинокие, заброшенные острова, затерянные среди океана. С огибающей его рекой остров похож на девушку в объятьях возлюбленного, молящего ее о любви на веки — лежи тихо, обожаемая моя. Разве не обнимают тебя мои руки? Разве не слышишь ты биение моего сердца? Прими дары, которые я принес тебе, цветы и плоды, которые я положил к твоим ногам. Ты округла и сияешь, как солнце, ты прекраснее, чем день…
Молодежь на острове Бревель была очень довольна переменами и внесенным ими оживлением. Теперь она могла в длинные летние вечера уезжать на автомобилях в город или ходить в кинематограф на горе.
— Да нет же, мы не разговариваем с этими неграми, — уверяли они старую Генриетту. — Нам нечего делать с этими чернокожими.
Но все это печалило Генриетту. Ее народ целыми поколениями охранял свою кровь. Презираемые белокожими, презирая чернокожих, мулаты держались особняком. Но теперь все изменилось. Что-то такое было в воздухе…
В пышной черной юбке, с черной косынкой на голове сидела Генриетта на галлерее дома и смотрела на шоссейную дорогу, прямую, белую и бесконечную, манившую к себе молодежь… Вот и люди теперь не умирают, как прежде. Бывало они, умирая, ложились в кровать и успевали причаститься и получить отпущение грехов. Теперь же умирают где и как попало, раздавленные поездами иди автомобилями, мчащимися по проезжей дороге. Неудивительно, что хоронят часто наспех, без торжественности, без звона колоколов, не говоря уже о плакальщицах!
Генриетта и ее приятельница, старая, толстая Жозелина Ремон были единственными плакальщицами, оставшимися на острове Бревель. Было время, когда без плакальщицы нельзя было обойтись, как и без священника, когда ни одного порядочного человека не хоронили без женщин, профессионально оплакивающих умершего. В те дни к Генриетте и Жозефине относились с большим уважением: им предоставлялось почетное место за столом, лучшее кресло у камина и самая удобная скамья в церкви. Но теперь плакальщиц не приглашают и самим приходится предлагать свои услуги. Люди теперь, кажется, потеряли страх и почтение перед смертью.
Та же самая участь постигла и бабок-повитух. Молодые женщины приглашают теперь на время родов ученых акушерок или ездят рожать в город, в больницу. Теперь люди не обращают никакого внимания на то, как они умирают и как рождаются. Они просто приходят в жизнь и уходят из нее любым путем…
Все это огорчало Генриетту. Сидя в своем углу, она вздыхала и ворчала:
— Что за беспорядки пошли, ни на что не похоже…
Вот уже почти десять лет, как Генриетта последний раз причитала на похоронах. Последнее приглашение выпало на долю Жозефины, когда шесть лет тому назад умерла старая Ривз. Тогда у Жозефины получилось 98 похорон, а у Генриетты было 99. У нее одними похоронами было больше! Как она гордилась своим рекордом! Ни одна плакальщица во всем приходе не причитала на похоронах столько раз, как она. Конечно, старая Жозефина шла почти наравне с ней. Генриетта вела счет своих похорон и похорон Жозефины в маленькой черной записной книжке, которую она держала на запоре в шкафу. На одной странице значилось ее, Генриетты, имя. Под ним стояло девяносто девять аккуратных крестиков, по пяти в ряд. На противоположной странице стояло имя Жозефины, а под ним девяносто восемь аккуратных крестиков, по пяти в ряд.