Раненый глухо застонал.
— Эх, и больно, поди — сострадательно сказал Федор.
— А ты что думаешь, — сухо хихикнул Малай, — сладко, что ли…
— Как он сюда влип? — вслух подумал Хан.
— Я говорю — командир, — ответил Малай.
— Наверно командир. Федя, посмотри, есть что ли нашивки-то на шинели.
— Есть, — ответил Федор и, порывшись в шинели, добавил:
— В кармане есть что-то…
— А ну, подай, — распорядился Хан. Федор подал большой черный бумажник. Хан вытряхнул его на стол. Кучку червонцев он пересчитал и, пронзительно посмотрев на покрасневшего Малая, спрятал обратно. Развернув четвертушку бумаги, он подал ее Федору:
— Ты, Федя, грамотный.
Федор наклонился к лампе и, с трудом разбирая полузабытые уже буквы.
— «Товарищу, храброму командиру В. Веревкину, от курбаши[6]) Рахман-кула. Ответное письмо.
С великой радостью прочитал я ваше письмо, где вы пишете, что штаб поручил вам вести со мной мирные переговоры. Я давно хочу помириться с Советской властью, но до сих пор боялся и не знал, как это сделать. Я готов сдаться, при условии, что мне и моим джигитам будет обещана полная неприкосновенность.
Встречу для окончательных переговоров назначаю в кишлаке Арават, 5-го июня, в два часа дня. Я явлюсь с пятью джигитами, оставив отряд неподалеку, как предлагаю сделать и вам. В случае, если вы согласитесь на предложенные условия, сдача состоится там же.
Печать была широкая, большая, и как змеи переплелись на ней мусульманские буквы.
— Непонятно, чегой-то, — сказал Федор. — Выходит — на завтра встреча то у них.
— Смутно, — согласился Хан. — Ну, очнется — расспросим. А сейчас ты, Малай, иди на караул. Федор, смени Малая. А я — под утро.
Когда на следующий день стали пить чай, Хан, посмотрев в сундучек, где хранились лепешки, сказал:
— Лепешек-то нет ведь, ребята. Малай, придется тебе итти.
— Зачем итти, — перебил его Федор, — когда конь есть. Крой Малай!..
— Я!.. Что это ты меня-то посылаешь? Сам иди!
— А ты что? Боишься, — зловеще спросил Хан.
— Да не боюсь!.. А хоть и боюсь, — тебе-то какое дело! Не поеду, сказал!
Хан шагнул к Малаю и, плотно сжав челюсти, выбросил слова, как тяжелые камни:
— А то и дело, что трусов нам не надо! Понял? Твоя очередь! Кто за тебя пойдет?!
— Не поеду, — зло ответил Малай.
— Не поедешь?! — оглушительно заревел Хан. Испуганный кот соскочил с нар и бросился к двери. Раненый заворочался и застонал.
— Тише вы, ироды, — успокоительно заговорил Федор. — Вишь, и кота разбудил, и человека тревожишь. Ревешь, как лев. Будет лаяться. Я съезжу. Мне, заодно, лесы купить надо.
В Киалах Федора поразила мертвая тишина. Обычно веселый и шумный кишлак этот как будто спал еще. В извивах узких уличек залегла ночная, жуткая тишь. Федор сразу понял, что вчера пальба была в Киалах, — незваным гостем нагрянул Рахманкул, и ошеломленный кишлак не очнется до сей поры.
Дорога поворачивала почти под прямым углом. Сбоку чернел глубокий, сухой арык. Федор случайно бросил взгляд на дно арыка и вздрогнул: там, наваленные один на другой, лежали трупы. Желтый халат верхнего пестрел кровяными пятнами. Какой-то старик лежал лицом вверх. Часть головы у него была снесена совершенно, под окровавленными толстыми губами желтел оскал судорожно стиснутых зубов, седая борода слиплась от крови и торчала в разные стороны толстыми, ржавыми клиньями.
С хмурыми лицами к арыку подошли декхане[7]) и вытащили трупы наверх. Откуда-то прибежали растрепанные женщины и завыли, обнимая дорогие, вчера еще живые, головы.
— За что он их? — тихо спросил Федор у ближайшего декхана.
— Бельмейман[8]) — ответил тот и, вздохнув, прибавил по-русски: — кто знает? Плохо год… Плохо день… Алла не любит… Алла сердит…
Декхане принесли широкие носилки, укладывали убитых по двое, и носили на кладбище. Федор пошел за ними, привязав лошадь к старой, кургузой иве у арыка[9]).
На кладбище уже была готова могила — круглая нора, ведущая в выдолбленную в земле комнатку.
— Много ли убили? — спросил Федор.
— Двадцать три, — сиплым, горбатым голосом ответил декхан и рассказал, как вчера Рахманкул встретился с пятью конными красноармейцами, порубил четырех, а пятый убежал куда-то и, как ни шарили джигиты, — найти его не могли… Рахманкул решил, что красноармеец скрывается в Килах. Нагрянул в кишлак, джигиты бросились по кибиткам, тащили одеяла, халаты, лазили по хлевам, по сараям, ища убежавшего.