Итак, я имею дело не только с одним сумасшедшим, но еще с четырьмя десятками полуживотных, существ, превращенных этим маниаком в идиотов, чтобы они помогали ему рыть его бессмысленный корридор. Подземелье безумцев! Безумцев, обуреваемых одним желанием — взорвать самих себя, сгореть заживо и извергнуться вместе с раскаленной лавой.
…Не буду передавать всех безумных и полных скрытого ужаса речей старика. Этот кошмар не скоро забудется. Первых людей он ловил при помощи капканов, а потом, сделав над ними свою жуткую операцию, приучил их ловить молодых здоровых парней, неосторожно зашедших на гору Кастель.
Этот безумец не только не сознавал своего преступления, но с гордостью заявлял, что он служит науке и что те несчастные, потерявшие по его вине человеческий облик, — герои науки, после которых останется слава, какой еще никто на земле после себя не оставлял. Но главная честь выпадет, конечно, на долю самого Замотаева.
В то время, как старик бесновался передо мной в красноватом чаду, к двери пещеры подтащился один из тех, кого я видел в корридоре, и сел против выхода. В руках у него был тяжелый лом. Я был не настолько наивен, чтобы не видеть, что я — в плену.
В самый разгар своих излияний, Замотаев вдруг подскочил ко мне, схватил меня поперек туловища и. как какую-нибудь кошку, бросил в угол на кучу сырого тряпья, навалил другое тряпье сверху и, пробормотав: — Спи! — повалился рядом и сейчас же заснул.
Я не имел никакого намерения лежать в этой отвратительной грязи, тем паче спать. Но только я попытался встать, как страж с ломом прыгнул ко мне и, дико ворочая белками, своими лапищами уложил меня на место.
Несмотря на чад, ужасный воздух и гнилую грязь, впечатления дня меня так утомили, что я на несколько часов забылся тяжелым сном. Мне снились кошмары один страшней другого, но все они кончались извержением Кастель.
Разбудил меня поднявшийся вдруг шум. Я сразу догадался, что это начали свою безумную работу сорок два идиота. Приподнявшись на локте, я обвел глазами пещеру и увидел, что старик стоит в дверях на коленях и молится. Он клал широкие кресты и поклоны, а губы его шептали молитву. Изредка доносилось, произносимое с захлебывающимся придыханием «господи, помилуй». Посмотрев по направлению его поклонов, я заметил там маленькую закопченую икону, стоявшую на выступе камня. Под иконой висела лампадка, но она не горела, да и не могла бы гореть в таком воздухе.
Увидя, что я проснулся, старик прервал молитву, низко поклонился мне и, достав из-за пазухи кусок чего то, протянул его мне, со словами:
— На, поешь! Я уже сыт!
Не разобрав как следует в чем дело, я протянул было руку и, вдруг разглядев, в ужасе отпрянул. Это было… Нет, не буду говорить, что это было. От одного названия ты на год лишишься аппетита. И подумать только, что этим питались — и кто? — люди! И были живы. Нет, мне нужно кончать письмо! Я опять все переживаю и, пожалуй, опять мне придется ехать в санаторию. То, что я видел в этой пещере безумцев, может перенести только такой же сумасшедший, как он. Нормальный человек должен был бы там погибнуть.
Не буду подробно рассказывать о тех жутких днях, которые я провел под землей. Я ничего не ел, почти не дышал. Я думал, что лучше умереть, чем вдохнуть полной грудью этот воздух, отравленный мириадами самых отвратительных миазмов. А ведь люди жили там годами.
Я видел работу сорока безумцев. Сверхъестественная работа. Живые существа, превращенные в машины! В свете факелов, они с механической точностью взмахивали ломами и кирками и под их ударами отламывались куски, и восьмую часть которых нормальный человек отколоть не сумеет. Корридор продвигался в глубину, в толщу пород, к несуществующей лаве несуществующего вулкана.
Отломанные куски дробились и утаскивались вверх по корридору. Старик говорил, что их по ночам вытаскивают наружу и сбрасывают в кратер.
Во всяком случае это была работа титаническая, и страшно становилось перед ее бессмысленностью.
Старик сам не работал. Он только кричал на своих «рабочих», которые все с той же механической точностью исполняли его приказания. Сколько я ни наблюдал, я не мог заметить и признака присутствия в них хоть какой-нибудь искры сознания. Операция старика была радикальна.
Несчастного Велли Арифова мне было легко узнать по его еще не успевшей превратиться в лохмотья одежде, по бритому, еще не обросшему лицу. По во всем остальном он был таким же, как и все.