Без цели топтался он взад и вперед в части сада, находившейся позади замка, когда на его пути появился стройный женский силует. Он узнал его без всякого удовольствия. Любой непредубежденный судья сказал бы, что его племянница Анджела, освещенная мягким, бледным светом, напоминает какого-то грациозного Духа Луны. Но лорд Эмсворт не был непредубежденным судьей. Ему Анджела напоминала всего только беспокойство. Ход цивилизации снабдил современную молодую девушку таким словарем и уменьем владеть им, какого никогда не было у ее бабушки. Лорд Эмсворт ничего бы не имел против того, чтобы встретить ее бабушку.
— Это ты, дорогая моя? — нервно спросил он.
— Да.
— Я не видел тебя за обедом.
— Я не хотела обедать. Я подавилась бы этой. Я не могу есть.
— Точь в точь то же самое с моей свиньей, — сказал лорд Эмсворт. — Молодой Белфорд говорит мне…
Величественное презрение Анджелы вдруг сменилось оживлением.
— Вы видели Джимми? Что он говорил?
— Вот этого то я и не могу вспомнить. Начиналось со слова «свинья»…
— Да, но я хочу знать, что он сказал после того, как кончил говорить про вас. Он ничего не говорил о том, что приедет сюда?
— Насколько я помню, не говорил.
— Я уверена, что вы не слушали. У вас есть очень неприятная привычка, дядя Кларенс, — материнским тоном сказала Анджела, — выключать вашу голову и сразу тухнуть, когда люди с вами разговаривают. Вас олень многие не любят за эго. А разве Джимми ничего не говорил про меня?
— Кажется, говорил. Да, я почти уверен, что он говорил.
— Так что же он говорил?
— Не могу вспомнить…
В темноте раздался резкий щелкающий звук. Эго верхние зубы Анджелы стукнулись о нижние. За этим последовало какое-то восклицание без слов. Было слишком ясно, что любовь и уважение, которые племянница должна была бы чувствовать к дяде, сильно шли в настоящий момент на убыль.
— Я хотел бы, чтобы ты не делала этого, — жалобно сказал лорд Эмсворт.
— Чего не делала бы?
— Не щелкала бы так на меня…
— Я буду щелкать на вас. Вы отлично знаете, дядя Кларенс, что ведете себя, как слизняк.
— Как что?
— Как слизняк, — объяснила холодно племянница, — это низший род червяков. Не из тех, что вы видите на лужайках и к которым можно относиться с почтением, а действительно самый низкий вид червяка.
— Я хотел бы, чтобы ты вернулась домой, дорогая моя, — сказал лорд Эмсворт. — Ты можешь простудиться в ночном воздухе.
— Я не пойду домой. Я вышла сюда, чтобы смотреть на луну и думать о Джимми. А если дошло до этого, то что вы тут делаете?
— Я пришел сюда, чтобы думать. Я страшно озабочен моей свиньей, Императрицей Блэндингской. Она два дня отказывалась от пищи, и молодой Белфорд говорит, что она не станет есть, пока не услышит настоящий зов или крик. Он очень любезно научил меня ему, но к несчастью, я его забыл.
— Я удивляюсь, что у вас хватило решимости попросить Джимми научить вас свиным зовам, когда вы так поступили с ним…
— Но..
— Как с прокаженным или как с чем-то таким. Все, что я могу сказать, это, — что если вы вспомните его зов и Императрица станет есть, вам стыдно будет не давать мне разрешения выйти за него замуж.
— Дорогая моя, — с чувством сказал лорд Эмсворт, — если, благодаря искусству молодого Белфорда, удастся заставить Императрицу Блэндингскую снова принимать пищу, я ни в чем не откажу Белфорду. Ни в чем!
— Вы даете ваше честное слово?
— Я даю свое торжественное слово.
— Вы не допустите, чтобы тетя Констанция своей бранью заставила вас взять ваше слово обратно?
Лорд Эмсворт выпрямился.
— Конечно, нет, — гордо сказал он. — Я готов выслушивать мнения твоей теги Констанции, по есть известные обстоятельства, где я требую права действовать соответственно своему собственному суждению.
Он замолчал и задумался. Начиналось со слова «свинья»…
Где-то поблизости послышалась музыка. Прислуга, закончив дневной труд, освежалась граммофоном экономки. Для лорда Эмсворта эти звуки были лишним беспокойством. Он не любил музыки. Она напоминала ему его младшего сына Фредерика, бесцветного, но упорного певца и в то время, когда он сидел в ванне, и вне ее.
— Да, я совершенно определенно помню начало. Свинья… свинья…
— У-у…
Лорд Эмсворт сделал прыжок на месте. Точно его коснулся электрический ток.
— У-у… Кто похитил мое сердце? — выл граммофон.
Тишина летней ночи была сотрясена торжествующим криком.