Солнце скатилось за лесок и смеялось оттуда сквозь просветы деревьев. Костер потух. Лес нахохлился, стал угрюмее. Пригорок, где спал пастух, от бесчисленного количества раковых скорлупок казался коралловым островком. Лаврушка усмехнулся, вспомнив свое пиршество. Машинально пошарил в чайнике, выловил пару раков. Пожевал добычу без всякого удовольствия и без малейшей надобности, просто в силу закоренелой привычки.
Озеро подернулось свинцовой мутью, Вокруг дохлой кобылы вода кипела как в котле. Лаврушка удумывал наловить раков и на ужин, да смущала близость вечера. Время собирать расползшееся стадо, гнать его по дворам. Лаврушка долго чертыхался, проклиная свою треклятую долю. Наконец, поднялся таки, чтобы приняться за исполнение служебного долга.
Собрать стадо стоило труда. Близость ночи пришпоривала Лаврушку. Он самоотверженно вязнул в болоте, падал через кочки, оставлял клочья рубища на кусачем кустарнике, потерял кисет, однако стадо собрал. Все. Не хватало лишь рыжего бычка с белой звездочкой. Лаврушка струхнул. На разные лады гикая, тируськал, щелкал бичем, призывно заливался на жалейке, — все впустую. Рыжий бычек как в воду канул. Темнело. Хныча, как дитя, и ругаясь, как взрослый, злосчастный пастух лазал по кочкарнику, пока не вышел на полуостровок, образуемый излучиной реки. Полуостровок был довольно большой, вытянут в длину и сильно заболочен.
Густели неумолимые сумерки. Где-то позади встревоженное стало жалобно мычало, призывая своего пастыря.
С храбростью отчаяния Лаврушка отважился на решительный шаг — обежать весь полуостров. Дальше рыжему беглецу некуда было скрыться.
Болото кончалось. По направлению к реке почва заметно поднималась, образуя у Закрайны довольно высокий бугор. За этим бугром как раз село солнце и сейчас все небо колыхало ярко-малиновой зарей. Местность была покрыта невысоким кустарником с обильными проплешинами, заросшими мхом. Лаврушка углубился в заросли, которые тянулись, как видно, уже до самой реки. Наигрывая на жалейке и напряженно всматриваясь вдаль, пастух продвигался вперед. Неожиданно на бугре, прямо перед Лаврушкой, выросло какое-то сказочное чудовище. Оно отчетливо и страшно выделялось на пылающем фоне неба. Казалось, чудовище испускало из себя целые потоки багряного пламени, само оставаясь темным. Только глаза сверкали, как два раскаленных угля, да между ними лучилось что то фосфорически-бледное, — должно быть из ноздрей. Лаврушка затрепетал от ужаса, дудка выпала из рук.
— Видмедь! — шевельнулось где-то внутри.
Дикий, бессмысленный страх острой иглой прошел до самых пяток. Пастух источно закричал и со всех ног бросился назад. Когда Лаврушка добежал до стада, там уже наростала паника. Бедные животные, видя несущегося на них и дико орущего пастуха и, вероятно, чуя за ним опасность еще более страшную, бросились врассыпную. Лаврушка даже не сделал попытки успокоить своих пасомых. Стремительный, как ураган в степи, не разбирая пути, он несся но направлению к деревне. Сзади слышался тяжелый топот многочисленных ног, хруст ветвей и душу-щемящее мычание. Пастух, не глядя, видел, как страшный зверь гонится за ним по пятам, настигая и терзая одну жертву за другой.
Бабы и мужики, обеспокоенные долгим отсутствием скотины, встретили Лаврхшку недалеко от деревни. Оборванный, растерзанный, исцарапанный в кровь пастух, увидав знакомых сельчан, остановился. Он собрал последние силы и крикнул:
— Ой, братики!.. Видмедь дерет коровок… Бычка Макарова… Живьем сглонул!..
И как куль повалился на землю.
Потери были менее велики, чем предполагал Лаврушка. Втечение ночи стадо само подтянулось домой. Не доставало только рыжего бычка с белой звездочкой на лбу. Резвая скотинка, надо полагать, и впрямь пала жертвой страшного зверя, никем невиданный призрак которого витал над мирными Меринячьими Огузками. Лаврушку положили на соломе у Макара под навесом. За полночь он оклемался, блуждающими глазами обвел дежуривших в зле баб и проговорил за душу хватающим голосом:
— Поисть хотца…
Древние воинственные народы совершали свои грозные походы всем скопом, от стара до мала. Эту забытую тактику воскресили огузкинцы, когда неумолимый враг появился у врат родной деревни.
С восходом солнца деревня была на ногах. Даже чумазые младенцы, передвигавшиеся не с помощью ног, а с помощью смекалки, на собственном иждивении, и те с плачем выползли из изб.
Шло поголовное ополчение. Все острое и тяжелое использовалось на вооружение армии. Макар Шелудяк, как пострадавший не в пример прочим, избрал сам себя предводителем. Вскоре грозная армия, ощетинясь вилами и дреколием, выступила в поход к Чичимориным болотам. Дома остался только скот, в недоумении перекликавшийся но хлевам и сараям.