В Суэце я сошел и сухим путем добрался до Каира. В его благодатном климате исчезли последние следы лихорадки. Цивилизованная жизнь ее удобства и комфорт оттеснили недавно пережитое глубже в запасную память, и теперь многое стало мне казаться точно происходившими в кошмарных, болезненных грезах. Но о сирене помнил Абдула и вздыхал о ней, и ругал надувших нас дважды из-за нее самолийцев. Вскоре мы с ним вернулись в Россию.
— А сирена?
— Она уехала с тем же пароходом в Марсель.
— Постойте, — вмешался хозяин, — я смутно припоминаю, в газетах в то время промелькнуло известие о поимке морской русалки близ Чермного моря и о том, что ее ждут во Франции.
— Совершенно верно! Но ее не дождались. Не доходя Корсики, пароход потерпел аварию; люди спаслись, но сам он со всем грузом затонул. Море не выдало своей тайны науке.
— Жаль! И вы уверены, что тогда басни о сиренах оказались бы не лишенными основания? — спросила хозяйка.
— Они всегда имели основание, — раздался голос. Это был молодой зоолог, подошедший к концу разговора. — В Средиземном море водится вид тюленей с почти человечьим лицом.
— Но с ластами, а здесь были руки с пальцами и ногтями.
— В Беринговом море водятся сирены или морские коровы, без ушей, но с когтями на передних конечностях. Это травоядные и ходят по дну и питаются водорослями. Но чтобы такая могла заплыть в Индийский океан — сомневаюсь.
— Я рассказал только то, что видел и в чем могу принять присягу, — спокойно отпарировал рассказчик. — Моя сирена на морскую корову похожа не была. Я очень жалел, что из-за темноты в хижине не мог сфотографировать ее, но потом набросал ее в Каире на память, и рисунки эти целы.
— Интересно бы взглянуть! — с иронией вымолвил зоолог, — хотя фотография много ценнее.
Несмотря на эту иронию, рассказ произвел на всех впечатление искренности. С разрешения рассказчика, он был мною записан и, снабженный его собственноручными рисунками, отвезен мною в редакцию известного в свое время журнала, выход которого внезапно потом прекратился, и рассказ, и рисунки пропали.
Прошло несколько лет. Заезжаю как-то недавно к одному близкому приятелю и ученому. Он предлагает прочесть кое что из воспоминаний об экспедиции в Персидский залив, в которой был руководителем, и в первую голову называет имя рассказчика о сирене, как одного из участников.
— Позвольте, — останавливаю я. — Вы хорошо знали этого человека?
— Ну да! Он был моим помощником. Я пригласил его именно как застрахованного от желтой лихорадки, которую он раньше успел перенести в Африке.
— А о сирене от него слыхали? — И торопливо, вкратце, я передал рассказ, казавшийся мне с течением времени все более сомнительным. Смотрю — собеседник улыбается.
— О сирене я от него не слыхал, но скажу: сам такую сирену — хотя имя греческой мифологии не соответствует: — сирены были полуптицы, были одеты в перья и пели — я не только видал, но и купил.
— И привезли ее?
— Нет! швырнул в море и пожалел, что не отколотил продавца.
— Почему?
— Да это была обезьяна с пришитым рыбьим хвостом.
— Но ведь обезьяны покрыты шерстью…
— Ее можно обрить.
— А длинные волосы на голове?
— Их можно пришить!.. Я не знаю, каких размеров была сирена, виденная моим помощником, но моя. очевидно, была помельче, около 1½ аршин, и сделана весьма искусно. А в Африке водятся самые крупные обезьяны в свете. Поверить же в такую подделку весьма нетрудно, тем более после желтой лихорадки и в полумраке хижины, куда доступ свету возможен единственно через дверь, так как стены без окон.
— Но разве есть красивые по-человечески обезьяны, с более или менее привлекательными, правильными чертами лица?
— Не знаю; за этим ответом вам надо обратиться к специалисту-зоологу.
И вот на-днях такой зоолог ответил мне:
— Красивых человечьих лиц у обезьян не встречается, самый череп разнится от нашего, но у многих обезьян никакой шерсти на лице не растет. А поддельные сирены — вещь бывалая. У нас, в Крыму, в Ялте, я знал такую. Втечение нескольких сезонов она красовалась в витрине у одного продавца, и он спрашивал за нее безумные деньги, так как она производила фурор среди непосвященных. Для зоолога подделка была бесспорна, для профана — незаметна, благодаря поразительной искусности.
Вдруг меня уколола мысль:
— Послушайте! Если можно так искусно сшить в одно рыбу и обезьяну, нельзя было разве точно также соединить и мертвую девушку с рыбой?..