А силы здесь ощущались слабо. Казалось, сама темнота тянет их с невероятной скоростью. Словно это место саму жизнь высасывает. От этой мысли ужас взметнулся с новой силой. Тянуть времени нет. Строки на удивление всплывали в памяти легко, но с губ не срывались, тонули в тишине. Только душа моя кричала и молила, чтобы слова были услышаны. И с первым словом, моя душа засветилась ярче, а сила плеснула в темноту.
В серой мгле, где нет жизни и смерти,
Где покоя душе не найти,
Зла границу с тобою отчертим
Нашим жизням не по пути.
Нитку черную, что связала нас
С силой выдерну и возверну
Той, что силу свою предала ни раз,
Окунувшись душою во тьму.
Твой поступок прощенья не знающий
Лишь раскаянье искупит
Разгорится огонь очищающий,
Справедливый суд сотворит.
Когда Стас говорил о боли, я и не думала, что эту будет так… Так больно. Даже слова об огне казались мне всего лишь образным описанием того, что произойдет. Но стоило сказать последнее слово, как я охнула. Там, где должно быть сердце, разгорался настоящий пожар. Сначала почувствовала тепло и обрадовалась. Ведь именно там, по мнению берегинь, была сосредоточена чернота, но с каждой секундой жжение усиливалась и уже спустя, кажется, мгновение я рухнула и зашлась в беззвучном крике. Я горела. Теперь я знаю, что ощущают люди, горящие заживо. Боль и безысходность. Силы, которые стремительно утекают, кажется, вместе с жизнью. Сердце разрывалось от боли, я и забыла, что сейчас у меня и сердца нет, одна дымка души, но боль была невыносимой. Если бы я могла, кричала, рыдала и билась бы в попытках унять этот раздирающий изнутри пожар.
В последний момент, когда я уже смирилась с тем, что умираю, перед глазами возникла душа Мстиславы, которая полыхала в настоящем огне, белом, ярком, ослепляющем и испепеляющем. Я лишь краем сознания отметила, что оно полностью поглотило душу Мстиславы, а потом схлопнулось и растворилось вместе с ней. И я растворилась, чувствуя облегчение. Все закончилось. Эта пытка закончилась. И как же приятна эта успокаивающая, умиротворяющая темнота, в которой сейчас так хочется раствориться, где нет боли и страданий. И я закрыла глаза. Да, нужно раствориться. Мне так хочется покоя.
Последней мыслью перед тем, как темнота меня поглотила, была мысль о маме. Теперь, когда проклятие пало, она снова может стать счастливой.
После долгой пытки я расслабилась так резко и абсолютно, что даже очнуться не успела. Облегчение в одно мгновение накрыло с головой и оттеснило здравый смысл, который что-то там нашептывал. Все это стало безразличным. Ведь мне так легко и хорошо. Только голос этот противный и навязчивый лезет и лезет в мысли. Я на него уже и шикнула, и притопнула, и руками помахала, и поспорила — все это, естественно, мысленно, — а он доколупался, как пьяный до радио. Мила, Мила, Мила, Мила… Вернуться уговаривал. Дурак. Кто так уговаривает? Я тут сплю, между прочим, в ус не дую, а он мне говорит, что спать нельзя. Это ж какому студенту можно запретить сон? Это ж святое. Мы ж, студенты, спать можем в любом положении и в любых обстоятельствах. А тут всего лишь голос навязчивый. Я его уже и слышать почти не слышу. Только голос этот, Чернобыль ему папа, руки отрастил, да по темечку мне ка-а-ак даст.
— Уй-й, — сжалась я от резкой боли в голове, обхватила ее несчастную руками и зажмурилась. Резко выдохнула и тут же вдохнула. Странный воздух. Тягучий такой, не надышаться. И холодно вдруг стало, словно меня из кровати в сугроб выбросило. Сжалась еще сильнее и снова застонала от нового приступа боли, который в этот раз пришел не один, вместе с тошнотой. Желудок скрутило в узел. Выдохнула сквозь плотно сжатые зубы и задышала часто-часто.
Да что происходит-то?
И в этот миг мир кувыркнулся, а воспоминания нахлынули бурным потоком. И пока я пыталась прийти в себя, хватала ртом воздух и пыталась унять нарастающую боль, почувствовала чье-то приближение. Под меня просунули руки, которые казались удивительно теплыми и родными. Сквозь узкие щелочки глаз — а это было все, на что я оказалась способна, потому что веки свинцовой тяжестью налились, — разглядела размытые черты лица Стаса. Точно он. Такие глаза жуткие только у него быть могут. Парень в этот миг очень осторожно приподнял меня и переложил к себе на колени. И сразу стало легче. И дышать стало легче, и боль начала стихать, да и от холода меня уже так не колотило. От рук Стаса по телу бежало тепло, просачиваясь сквозь несколько слоев одежды, прогоняло усталость и боль. Уткнулась носом в его куртку, вдохнула до боли знакомый и особенный аромат — запах летнего леса, наполненного солнцем.