Хлестнул Мартын чалую кобылу, чтоб рассеять тоску, перестать думать. «Эх, не надо было на ночь ехать»…
Не тут-то было. Так и прет в голову всякая всячина. Будто, живется Мартыну лучше всех людей на свете. Катается он в тарантасе, с кучером на козлах, — прощай безногая кобыла! Катается меж городом и хутором молодой Зайчихи, и ломают перед ним шапку мужики: председатель исполкома! А что ему поклоны, если сама молодая Домна Никаноровна ждет его на всю ночку до самого утра.
Скрипит телега, кряхтит и вздыхает Мартын Петрович.
Вот и лес кончился. Серой глыбой приткнулся к нему хутор Зайчихи. Домна гусей на двор загоняет. Задрав голову, глупая птица сердито кричит хозяйке: го! го! го! а она идет плавно с заткнутой за крутые бедра юбкой, круглая, как мяч.
— Киш! киш! Ко двору!
Бесповоротно решает Мартын Петрович: «Лошадь подкормить надо. Рубль двадцать проживу — пустяк»…
Солнце еще не закатилось. От двора клином протянулась тень.
Приложив ладонь к глазам, смотрела Домка на подъезжавшую подводу. И, когда тень покрыла лошадь, крикнула звонко:
— Мартын Петрович, далеко ли?
— Сына встречаю!
— Заезжай!
Что за диковинка такая? Никогда не было этакой встречи. Лошадь Мартынову распрягал на дворе работник. А сам он сидел в чистой хозяйской половине, где на окнах цветы, везде чистота, а в незакрытую дверь спальни видна кроватка с горкой подушек. И в первый раз стыдно Мартыну Петровичу за грязные сапоги со стоптанными каблуками, за потертое барахло на плечах, за всю свою неуклюжую, медвежью внешность.
— Садитесь, Мартын Петрович. Устали, небось?
— Ничего, Домна Никаноровна… Народ мы, соответственно, невзыскательный.
— Уж извините! В городе у вас теперь норовят пофрантить. Это вот мы, черномазые…
— Как вам сказать. Обыватели — точно. И притом — отсутствие пролетариата.
Вильнула задом, усмехнулась глазами серыми, насмешливыми. Э-х, не умеет он, исполкомщик, вести разговора с женщиной!
— Сейчас приготовлю чайку, Мартын Петрович. Садитесь!
Сидит гость на краешке стула, смотрит на портрет генерала Скобелева, оглядывает безделушки перед зеркалом на комоде, и сам себя режет не ножом, а похуже ножа.
«Тридцать лет был на заводе — это раз… Сын коммунист приезжает — два…»
Пробует Мартын Петрович оправдаться так и этак. Вспоминает доброту сына: авось не обидятся Дема. И все люди знают, небось: прут под вешним солнцем земляные соки, добреют бабы на солнце. Нет, не виновен Мартын и каяться не в чем ему?
Правым ухом слушает куродоевский исполкомщик Домну Никаноровну, а слева опять кто-то возьми да шепни:
«Эх, голова… Сидеть бы тебе в заезжей вместе с мужиками кушать соленые огурцы за семь гривен и агитировать насчет Антанты и продналога. Чего лучше?»
Да разве до этого Мартыну? Каждую минуту готов он высказать все, до конца. Так и так, мол, по-семейному, соответственно положению по причине, значит, доброты вашего сердца хочу, Домна Никаноровна, учинить с вами союз нерушимый…
Фыркает ярко вычищенный медный самовар. В новом платье сидит Домна, облокотясь круглыми локтями на стол. Слушает Мартын Петрович и поддакивает:
— Соответственно так выходит, Домна Никаноровна. За материю-то по чем платили?
Сама собой тянется рука гостя к кружевной пелеринке вокруг белой шеи хозяйки.
— Небось, по рублику за аршин?
— Ох, Мартын Петрович! И не говори! Такая дороговизна во всем. В голодное время отдала полпудика ржаной.
— Тэ-экс! Прочная, кажись, и нелинючая?
— Сойдет! К свадьбе новое сошью, Мартын Петрович!
Так и осталась протянутой в воздухе рука ошарашенного гостя.
— К какой это, соответственно, свадьбе?
— Да что уж таить, Мартын Петрович! Небось, присмотрел сынку первейшую красавицу.
Сразу полегчало на сердце.
— Оно, признаться, этим вопросом не занимался. Нынешняя молодежь, кто ее знает, не угодишь ей соответственно.
— И-и, бог знает какие вкусы у них! Вчера девчонка голопузая была, а ноне, глядь, — комиссарша.
— Мой Дема не комиссаром. Был красным командиром, теперь рабфаковцем и партийный, соответственно.
— Это что за чин такой?
— Учится он, Домна Никаноровна.
— Что ж, — хочешь Демьяна выше себя самого произвести?
— Нет, Домна Никаноровна, не считаю себя высоким. Куда уж мне без этого самого, без крылышек…
— Каки таки крылышки, Мартын Петрович?
— Эх-ма, понять это надо! То ли дело с жинкой, соответственно, и прочее такое…
Засмеялась Домна Никаноровна серыми игривыми глазами, и ямки показала на пухлых щеках, да такие, что все бы на свете отдал за них Мартын Петрович, ничего не пожалел бы. Надо исполком покинуть — готов; надо разойтись с сыном, — что ж, хоть и тяжело, а ничего не поделаешь.