И утром возле заборов, и за углами серых кривых домишек, шептались встречные:
— Приехал… А строгий, говорят, какой, ой-ой-ой!
Потом видали, как ревизор, совсем мальчишка, но бойкий и расфранченный, расхаживал по куродоевским учреждениям. Зайдет, окинет взглядом загаженные стены, подоконники, пороется в тощих рваных делах, промычит что-то себе под нос — и дальше… За ним, робкие и молчаливые, следовали два исполкомщика.
Непорядки ревизор обнаруживал быстро и точно. Записывал в книжечку:
— Очень странно. Ни одного самогонного предприятия не открыто, а пьянство существует. В канцелярии под столом четверть самогону. Это мы запишем…
— Врачи и фельдшера, кои на советской службе, лечат только за продукты.
— В упродкоме отчетность невозможная. Судя по испугу сотрудников, полагал бы вывести их на чистую воду.
Заведующие отделами то оправдывались, то угрюмо молчали, ревизор знай свое:
— Насчет этого у нас в губернии строго.
— Да что ж поделаешь, товарищ? Людей у нас нету-ти!
— Хорошо, так и доложу в губисполкоме: нет людей. В дальнейшем, согласно мандату, прошу выписать в финотделе дорожные расходы.
— Уж это как полагается! Можно и непредвидимые даже. А уж что касается недостатка людей, то вы, товарищ, будете уверены, как перед богом!
Получив деньги, ревизор тут же собрался уехать. А утром на другой день советский кучер Силантий вернулся вдрызг пьяным. Заплетающимся языком рассказал он, как «дербалызнули» они вместе с товарищей ревизором. «Скажи, говорит, куродоевским ребятам, на то и щука в море, чтобы карась не дремал». Почесали в затылке одураченные исполкомщики, — этакий сыч к ним в болото залетел! И пошло все по-старому. Были в упродкоме взяточники, — так и остались. Была самогонка, — и опять рекой полилась. Не перестали доктора куродоевские драть с больного масла да кур, не перестали совработники щелкать семячки на службе и рассказывать, кто какие сны видал. И в самом городке, и по селам и деревням процветало знахарство. Шли болящие к коновалам, заговорщикам и колдунам, собирались на святые места, ругались за то, что завелась там скверна большевистская. И болезни куродоевские были особые болезни. То лихоманка лесная трясет молодых и старых днями и неделями, то будто напускалась кила заезжими цыганами и чернокнижниками, а то одолевала муть головная, — тоже болезнь, похожая на сонную одурь. Забавлялась молодежь куродоевская спектаклями любительскими и танцами в маленьком театре «Советский Колизей». И больше ничего знать не хотела. Были и коммунисты в Куродоеве: тридцать два человека. Беспомощно мечтали о задачах и сдвигах, а действительность дразнила их своей нелепостью:
— На-кось, попробуй, сдвинь!
День, другой, третий.
Много дней проходит.
И каждый день по вечерам у Ольги Ивановны сидит Дема и хмурится не то от скуки, не то по другой причине.
— В воскресенье батька у попа венчается.
— Слыхала. Вам не обидно?
— Пусть. Он, Ольга, потерян для жизни.
— Это почему такое?
— Кто упал, тот не поднимется.
— Жалко Мартына Петровича. А что, Дема, самоварчик не пора изготовить?
— Как хошь.
Хлопотливо суетилась Ольга Ивановна по комнате и под руками у нее все ладно спорилось: золотые руки. Уж на что бедна обстановка — стула порядочного нет, а Деме кажется, что и горшки с цветами на окне предательски завлекают его. И вообще, неладное творится с Демой.
— Ольга, а не пора удирать отсюда?
— Это почему же такое?
— Серьезная причина. Признаться, как-то я здесь тупею. Спокойствие да безделье до добра не доведут. Нашему брату нельзя так.
— А знаешь что, Демьян Мартыныч, отдохни ты здесь в самом деле!
— Нельзя.
— Как нельзя? Небось, твои товарищи в Крыму или в санаториях отдыхают же? А тебе нельзя даже и здесь отдохнуть?
— Вот именно здесь-то и нельзя. Знаешь, Ольга, бывает вот так в жизни. Захочешь отдохнуть, зайчиков погонять, позабавиться. А тебе глядь медведь встречается. Что ты ему скажешь? Не трошь, мол, меня, Мишенька, я гуляю? Так, что ли? Ну, понятно, намнет он тебе бока за такую любезность! Так и со мной. Ехал-то я, грешный человек, действительно отдохнуть, а тут не то что медведь, звери похуже водятся. Ну, и не стерпишь. Возьмешь дубинку и будешь защищаться.
— Позвольте, позвольте… Разве на тебя здесь кто-нибудь нападает?
— Никто. Но ты вот что пойми, Ольга. Наш брат очень уж любит сам итти в наступление. Вот и мне не сидится, хоть бы что.