— Оченно у тебя там, Макарыч, слова напечатаны неподходящие.
— Какие такие неподходящие?
— А вот хотя бы насчет Тихона. Грешно так обижать святейшего.
— Ну, что тут с ним делать?
— Да тяжеленько тебе приходится.
— Это еще что! Поп с молебнами то-и-дело ходит ко мне на дом. Что вы скажете? Партию, мол позоришь? А ну-ка, попробуй перестроить семью? попробуй!
Дема молчит.
— Двойственная наша жизнь, товарищ. Завидую тебе, — цельным ты человеком живешь и никто тебя за хвост не тянет. А нащет школы вот что: делай, как хочешь. Авось Мартын Петрович не обидится.
Еще более горечи набралось внутри Демы. Вышел из помещения совета и, грустный, задумчивый, пошел по улице. Некуда было спешить и некуда было деваться. Поднялся по отлогому скату на самый верх, откуда весь городок казался беспорядочной кучей сброшенных вниз деревянных ящиков. А рядом лес.
Вот здесь, не дальше как вчера гулял он, Дема вместе с Ольгой. Почему-то особенно радостной, счастливой казалась Ольга. Как ребенок, бегала взапуски за привязавшимся щенком. В молодом теле играла неиспорченная горячая кровь. В глазах жажда жизни и счастья. Какого счастья — не все ли равно!
И вчера здесь случилось с Демой нечто невероятное. Он сам виноват, сам поддался Ольгиным ласкам. Он так близко-близко касался ее рук, ее лица, ее упругой красиво-округленной груди. И точно в беспамятстве говорил ей:
— Я тебя люблю, Ольга. Люблю!..
А ей казалось, что все это так и должно быть.
— Милый Дема!..
И в его неуклюжих объятиях она была такой покорной и на все готовой. Зачем она не сопротивлялась в тот роковой момент, когда он забыл, что «нашему брату не любовь, а мука одна?».
Этот вчерашний день напоминал Деме каждый кустик, каждое деревцо. И не о вчерашнем ли так выразительно шумит лес, не то жалея, не то снисходительно прощая?
«Надо уезжать. Зачем я здесь делаю все это?»
Вернулся Дема только к вечеру. Ольга лежала в постели. Обрадовалась.
— Батька твой был у меня сегодня.
— Чего ему надо?
— Как чего? Справлялся, как мы живем. Тебя приглашал управляющим на лесопилку.
— Ха-ха-ха! Вот это великолепно! В роли прислужника куродоевских буржуев! А ты, небось, уши развесила?
— Дема, чего ты сердишься?
— Не надо быть такой глупой.
— А как же жить, Дема? Ни копейки денег, и при случае уехать — на дорогу не с чем.
— Опять старая песня!
Дема садится читать. Это с ним всегда так. Как что, так за книгу. Ольга ворочается на постели.
— Ты что?
— Нездоровится…
Дема ногтем приткнул то место, где остановился читать, привстал, подошел ближе. Хотел что-то сказать и молча вернулся.
А потом опять: «Концентрация средств производства создает известные предпосылки…».
Ольга долго, надрывисто кашляет.
— Так ты нездорова, Ольга?
— Ничего…
— Однако. Укройся потеплее… Знаешь что.
— Ну?
— Я поступаю рабочим на лесопилку.
— Хорошо, Дема. Ты не устал?.. Ложись, милый…
— Я им покажу! — неожиданно вскакивает Дема, так что Ольга тоже поднимается, — я им покажу! О-о, мы еще добьемся своего, Ольга!
— Не надо. Дема, не надо…
Стало тихо. И в тишине снова шелестят страницы за страницей.
«Она глупая, несознательная. Она помешает мне. Зачем эта наша связь? Надо порвать ее. Надо скорее порвать».
В полночь Дема идет в свою каморку. Проходя мимо кровати, на которой лежит Ольга, он мельком взглядывает туда и сторонится подальше, как от опасности, от заразы. Он хочет остаться безучастно равнодушным. Это тяжело. И чтобы было легче, Дема ищет оправдания.
«Это нужно… во имя… во имя…»
Долго не мог уснуть Дема…
В палисаднике под старыми липами и тополями замелькали женские кофты и старомодные капоты, холщевые рубашки и чесучевые пиджаки. Отдыхали куродоевцы за семейным самоваром, и сдабривали досуг свой нудными мелочами сереньких будней.
До заката солнца на двух уличках с десятком кривых переулков тишина невозмутимая. В полуденку пропылит, промычит стадо, задорно выкрикнет мальчишка на подвернувшуюся дворняжку, надрывно заскрипит чья-то повозка, и опять тихо. В базарные дни, по пятницам, городок ненадолго оживал. Вместе с бабами и с крикливыми поросятами и курами приезжали из окрестных деревень мужики, спозаранку распродавали беспокойную тварь и молочные скопы, захаживали в лавку за мелочишкой, пили чай в трактире и разъезжались до наступления жары.