Закончив ремонт в доме, Зайчиха отдыхала среди новых своих знакомых. Лесопилкой самостоятельно управлял Яков Григорьевич. Он по-свойски взял ее на откуп за сто целковых в месяц по золотому расчету (тогда на золотой курс только что начиналась мода). У Домны Никаноровны была другая затея: открыть чайное заведение в нижнем этаже. После целой кучи хлопот оставалось только заказать вывеску. Тут как раз и встретилась заковыка: чье имя поставить на ней? С тех пор как Мартын Петрович явно изменился и однажды чересчур уж «выразился» насчет куродоевского капитализма, с тех пор стала Зайчиха осторожней. И в конце концов вывеску решила она сделать проще, без имени-фамилии:
Трактирное заведение
и постоялый двор
«Московская Гостиница».
Женское дело — известно какое. Решает Домна задачу нелегкую и про себя думает вот так. Бабенка она еще не старая, и Мартын Петрович хоть и в летах, а кость крепкую, широкую имеет. Пойдут детишки, нужда и в том, и в другом, и в третьем скажется. Надо век с умом-разумом прожить. А то захотел нивесть что! «Я, говорит, выведу тебя, Домна, на сознательный путь!»
И не поймешь никак Домну Никаноровну. По-прежнему подает она в церкви записки «о здравии раба божьего Мартына», а сама охладела к нему. Но в разговоре с ним осторожна и хитра, как кошка: как бы чего, да гляди того…
По-своему Мартын Петрович тоже в обиде. Куда все делось! Нет прежней Домны, — изменилась баба неузнаваемо. Нет прежнего Мартына, а есть кто-то другой, беспокойный и подозрительный. Живет он по-прежнему в своем покривившемся домике, и только нет-нет да и вздумает посидеть вечерок у Домны. Глядь, незаметно и заночует у ней. После сам этому не рад. Нажужжит Домна в уши, измучает Мартына. Обязательно оправдай себя, сына, все на свете, в чем только обвиняет его безрассудная баба.
А тут еще вот какое дело: третий день Дема рабочим на лесопилке. Вместе с четырьмя другими рабочими подтаскивает бревна под машину, укладывает тес в штабеля, и как будто хочет утопить в работе и обиду и, может быть, даже ненависть к своему отцу… Кто его знает!
А впереди еще горше беда. Вчера в исполкоме председатель сказал Мартыну Петровичу.
— Знаешь что? Сын твой хлопочет нащет лесопилки. Артель затевает какую-то. Придется с арендателем договор нарушить.
Опять нелегче! Недаром так злится Яков Григорьевич. Взял Дему к себе на лесопилку ради издевательства: накось, мол, смотрите, каков сын исполкомщика! А дело повернулось иначе. И Домка вот-вот узнает об этом. Что тогда? Хорошо, что на-днях можно выйти из совета — руки будут развязаны.
Так еще несколько дней прошло — тяжелых, предгрозовых…
Полдень.
На дворе, за тесовым забором тишина. Чуть пофыркивает маленький черный, как жук, двигатель. Бродят куры, раскапывая мусор и опилки. Ярко желтеет на солнце свеже напиленная палуба. От нее несет пряным хорошим запахом сосны.
Четверо рабочих готовятся итти обедать. Все это — коренастые мужицкого вида работяги. В лесу родились, в лесу и выросли. С ним сжились, и лесной край им все: мать, хлеб и могила. Силу мозолистых рук отдавали для наживы промышленников и заводчиков. Не знали, как поступить иначе.
А рядом с ними — Дема. Он всегда с открытой головой, с открытым воротом засмоленной гимнастерки. Вот уже неделя, какой хлопочет об артели. Пильщики говорят:
— Что ж, артель — дело хорошее. Маловато нас. Товарищей надо кликнуть.
И кликнули. Разослали весточки повсюду. Ждали их приезда со дня на день. Про Дему говорили:
— Любит поваландаться с нашим братом. Чудной парень!
Вот и теперь. Вместе с ними Дема шинель в накидку и приготовился на обед. А в это время с заднего крыльца хозяйского дома торопливо вышел Мартын Петрович и негромко позвал:
— Дема… Дема….
И когда подошел отец совсем близко, спросил его Дема:
— Что, батька?
— Поговорить надо, — и тревога замечалась в голосе Мартына и в его торопливых движеньях. Оба присели рядом.
— Что с Ольгой?
— В больнице.
— Опасно?
— Не знаю, Не хожу к ней. Некогда.
— Да… Вон оно што, соответственно. Некогда…
И, взглянув прямо в глаза сыну, решительно сказал Мартын Петрович:
— Уезжай отсюда поскорей!
— Это позвольте мне знать…
— Слушай, Дема… Я не могу больше… Или я, или ты!..
— Врешь, батька. Или они, или мы! Сознавайся!
— Дема!
— Сознавайся. Готов раскаяться? А? Вижу тебя насквозь, батька.
— Чего ты? Я только сказал тебе. Ради твоей пользы, соответственно. Напрасно, мол, лбом о стену бьешься.