Дема вечером записку получил. Это уже в третий раз. Первые две лежат где-то заткнутыми в щелях прежнего чуланчика в доме Федосеевны. А теперь Дема по-артельному вместе с другими пильщиками ютится в деревянном сарайчике.
Ольгина записка совсем коротенькая.
«Милый Дема! Вышла из больницы, и некуда теперь деваться. Федосеевна гонит с квартиры. В комнате у меня все очистили. Думала, что при тебе в сохранности будет, ан нет, ты ушел. И ни разу ты мне не ответил. Дема. Вот как я тебе помешала! Ну, ничего, авось когда-нибудь и перестану мешать. Прощай. Дема. Не сердись.
В первые два раза Ольга писала подробнее: как ее отвезли в больницу (это на другой же день после того памятного вечера); как она решила бесповоротно перебраться в Москву (все равно, хотя бы пешком); как сказал ей доктор об ее неосторожности (помнишь, тогда на прогулке, в частельнике?..). И еще о многом напоминала Ольга. Она совсем, совсем не хотела мешать ему… Ведь у ней больше никого нет в этом проклятом городке…
Хочешь сердись. Дема, хочешь нет. Тебе я ото всего сердца клянусь. Дите твое не пропадет, я его так буду беречь, что и выразить не могу, Дема. Приедешь в Москву, заходи, покажу тебе наше сокровище, будем вместе пестовать. Напиши ты мне хоть пару слов. Неужто некогда? Разве это помешает твоей работе? Я ведь знаю, какой ты человек… Помнишь, ты все говорил: это нельзя нашему брату, это не годится… Другая бы, конечно, обижаться стала на такого человека… Ну, а я не сержусь. От тебя назад вернуться не требую, а чтобы по пути-дорожке итти вдвоем, больше ничего и не надо».
Дема торопливо шел к батьке, совершенно не замечая встречных людей.
«Больше ничего ей не надо… А что нужно мне?»
Он жадно ловил ответную мысль:
«Свою собственную, вот эту свою маленькую жизнь поставить надо. Вот что мне нужно»…
А другая мысль быстро-быстро, как волна, спешила на смену, росла, ударялась в сознание, и его, самого Дему, вздымала на высоту своего гребня.
«Чем дальше от своей жизни, тем лучше!..»
Дема остановился.
«А что, не итти ли на квартиру Ольги?»
Два желания мучительно в нем боролись: раз навсегда порвать с Ольгой — это одно. Вновь с ней сойтись и самому перестроиться — это другое. Какой путь выбрать?
Тогда захотелось Деме услышать чей-нибудь дружеский совет, встретить теплое участие со стороны. И он быстро-быстро зашагал к домику отца.
Ничего не изменилось вокруг Мартына. Вот оно, все на старом месте: мешок картошки в углу, жестяной чайник на столике, бутылка с постным маслом и та же рухлядь повсюду. Только сам батька совсем не тот. Была в нем раньше уверенность в правоте своей, а теперь и следа ее не сыщешь. Была впереди такая вот полоска, по-своему ярко-манящая, а теперь нет ее, — улетучилась, растаяла. Чувствует Мартын Петрович: пустота в нем стала. Хорошая, облегчающая, И на место вытравленного просится иное, чего он никак еще не найдет пока.
В четырех закопченых стенах сидели оба, отец и сын, как два отшельника, пришедшие обрести мир и оправдание друг перед другом.
Первым заговорил Мартын:
— На завод поеду завтра же.
— Почему — завтра?
— Чем скорее, тем лучше. А ты как?
— Я? Я не знаю…
— А об Ольге ничего-таки не проведал?
— Надо ли итти к ней, батька?
— Э-эх, Дема, бить нас с тобой, соответственно, надо.
— А меня за что?
— Как за что? Жил ты с ней, увлек ее за собой, и вдруг на! не хочу больше! Дескать, мешаешь ты мне партийную непорочность соблюсти и прочее, соответственно. Еще бы! Детишки пойдут то-да-се, свой уголок придется приспособить. Не желаю, дескать, в такой грязи пачкаться! А она-то, Дема, любила тебя! Э-эх!..
— Так что же делать, батька?
— Что делать? Придется, соответственно, перестроить себя. А что у нас с тобой? Что получилось? А? Знаешь что?
— Что?
— А вот что — две большущие крайности. Я, примерно, вниз головой — бух! В самый омут! А ты вона куда вознесся, соответственно от своей жизни отрекся! Говори прямо: разлюбил Ольгу?
Дема молчал. Тягостна ему эта исповедь. Слышно, как в раздутые ноздри свистит воздух. Чуть поблескивают глаза в сумрачных тенях.
— Я, батька, жалею Ольгу. А насчет любви… не знаю… Мука большая это нашему брату!
— Ну, вот, я и говорю, отрекся ты от самого себя. Тогда вот что. Надо, соответственно, переговорить с девчонкой. Навести ее. Потом скажешь мне.
Дема, как послушный ребенок, молча встал и медленно пошел к двери.
— Я вот, батька, только в артель зайду. Там нонче люди прибыли.
Мартын головой кивнул одобрительно и успокоенный из окна провожал сына заботливым отцовским взглядом. Не стерпел, вышел и сзади пошел незаметно, словно караулил.