Артельный сарай в конце городка. Десяток новых рабочих сюда только что прибыл. Приехали вместе с женами, с детьми, с мешками, в которых все пильщицкое добро. В тесном сарайчике шумели веселые оживленные голоса. Люди толкались, задевали один другого плечом, спотыкались о мешки, гремели чайниками, котелками. У артельного старосты две дочки. Босоногие, лет по пятнадцати, с лентами в косичках, с пестрыми фартуками-нагрудниками. Сидели у ворот прямо на росистой траве и распевали:
Рассмеялся Дема: вот простота деревенская!
В сарае его величали товарищем студентом. Подходили новички, здоровались за руку, и из разных мест Деме кричали:
— Это наш Костюхинский. Это Иван Мочало, — помнишь, тебе говорили!
Весело Деме. Тут подошел к нему тот самый, который вытуривал Якова Григорьевича. Отозвал в сторону и тихо сказал:
— Тебя барышня спрашивала. Такая невеселая, аж жалко.
— Давно?
— Не боле полчаса. Я, значит, спрашиваю ее: зачем тебе, барышня, надо его? Молчит. Напиши, говорю, записку. А она посмотрела-посмотрела и пошла обратно.
Дема поспешно стал собираться. Своему помощнику сказал, что если завтра не выйдет на работу, то все чтоб было в порядке.
— Да ты, Демьян Мартыныч, нащет этого не беспокойся. Хоть и совсем езжай отдохнуть, справимся. Дело на мази!
Быстро-быстро шагал Дема на квартиру Ольги. Ног под собой не чуял. Как хорошо, что Ольга еще не уехала. Теперь-то как раз будет полное примирение.
А на улице совсем стемнело. Высоко, высоко зажглись первые звездочки. Смолкли последние голоса куродоевских обитателей. Медленно, но упрямо заползала ночь на дно оврага.
«Так и скажу ей: Ольга, нет твоей вины, есть моя вина!»
За углом переулка, возле колодца, услыхал Дема тревожные бестолково-шумные выкрики. Люди суетились, бегали, ругались, гнали прочь ребятишек. Несколько фигур, нагнувшись над каким-то черным пятном, проворно работали руками.
— Качать, ребята!
— Да что качать! За доктором надо!
— К чорту доктора!
— Качать!
Затрезвонил колокольчик. Из домов повыскакали наскоро одетые люди. Кто босиком, кто в одном нижнем белье. И вскоре огромная толпа запрудила узкий переулочек.
— Говорят, до смерти утопла.
— Да кто утоп-то? Толком говори!
— Учительша, бают. А я почем знаю!
— Голубчики, пустите посмотреть!
— Некуда, тетка. Куда прешь!
Дема врезался в толпу, весь — сила и напряжение. Плечи клиньями железными направо-налево раздвигали плотную людскую массу. И вот он у самого колодца. На песке распласталась утопленница. Он взглянул, и точно окаменел… Только лицо передернулось заметной дрожью. И одно слово вырвалось, ненужное и неслышное в толпе:
— Ольга…
На другой день, по знакомому проселку мимо прежнего хутора Домны Зайчихи пешком на станцию шли отец и сын. В мешках за плечами несли по короваю черного хлеба и огурцы с Мартынова огорода. От жары и пыли оба утомились.
— Что, сынок, присядем?
— А сколько еще верст до станции?
— Далеко, Дема… Спотыкнешься еще…
— Ладно, батька, спотыкнуться не беда, только бы на ноги суметь подняться.
— Сумеем, сынок, хватит сил!
Дема повернулся в ту сторону, где далеко позади остался город в овраге.
«Вот он, неизбежный этап. Сколько их еще будет впереди?»
— А, что, батька, как будто не обратно идем, а вперед?
Мартын задумчиво улыбнулся.
Опять пошли.
Е. Сергеева
Яшка «Вязёный Нос»
Уж целую неделю жнивье гнуло девичьи спины и солнце июльское горячим утюгом проглаживало прилипшие к телу рубахи, а в субботу ватагой шумной шли к реке и при луне возвращались свежие, крепкие. Дома головы мыли квасом, умывались ерагой и кислым молоком от загару. Утром, после обедни, за плотиной на лугу, расцветали пестрыми цветами праздничных нарядов.
И парни лениво, словно нехотя, подходили ватагами, в шароварах плисовых, жилетках суконных поверх рубах сатиновых, лиловых, розовых, малиновых. Лениво зачинался хоровод в этот мертвый праздничный час: солнце стоит штопором, и тело становится чужим, тяжелым, мокрым — в этот час никто не пляшет в хороводе; молча семячки грызут, парни девок угощают жамками, орехами, стручьями медовыми, но потом зарницами вспыхивают встречи желанные, на пары разбиваются, по плотине гуляют, по лугу разбредаются, но все на виду держатся — гармониста ждут.