Сказал и спокойно ушел, ни разу не оборачиваясь.
Прошло пять лет…»
Аслан вновь неожиданно оборвал рассказ и настороженно прислушался. Вздрогнул и хозяин, — прислушивались оба к вою бури за стенами. И почти тотчас же раздался лай собак. Хозяин неслышно встал и открыл дверь. Ворвался в саклю сырой и холодный ветер, глянула черная ночь.
— Миль ву?[19] — крикнул хозяин.
Из тьмы послышался ответный крик. Хозяин вышел во двор и захлопнул дверь.
— Зайда, — позвал громко жену, — хаволь!..[20]
За дверями заглушенный говор, топот лошади, лай собак.
— Даяль, даяль… — гнал хозяин собаку и скоро вошел в саклю с горцем.
— Марш айль, марш айль…
Зайда и Айша внесли седло и хуржины.
Вновь прибывший был старик, но еще бодрый и по-молодому гибкий и сухой. Аслан освободил ему место у огня. Старик сел, по-своему, любовно, переложил дрова и в нескольких словах ознакомился с хозяином, с его гостями и представил себя, назвав свой аул и семейную фамилию.
На вопрос, обычный ко всякому вновь прибывшему. «Хабар ю?»[21] — старик стал быстро рассказывать, то привставая, то садясь и запихивая ноги или руки в жаркое горло печи, то вновь гибко по-молодому поворачиваясь к слушателям. Сидел в нем какой-то непоседливый живчик, не давая покоя его сухожилистому телу.
Аслан коротко передавал мне новости старика. Ехал старик из Ведено. Там ожидают приезда Шейха Имама Чечни и Дагестана Узума-Хаджи. Шейх объявляет священную войну против казаков, призывает всех правоверных под зеленое знамя пророка.
Уже несколько недель идут по горам тревожные слухи о близком восстаньи горцев. Из аула в аул, из хутора в хутор, по вершинам утесов бежит тревога, зовет к оружью. Шли слухи о приближеньи Красной армии. Слухи наползали неизвестно откуда, а тревога росла, росло недовольство, дорожали винтовки и патроны…
Вошла Айша. На широком деревянном подносе принесла цицкаль и бе́рем. Широкое платье не скрывало мягких, упругих движений. Бросила на меня задорный блеск глаз и, пряча улыбку, скрылась на женской половине.
Старик подсел к подносу.
— Куша́й цицкаль, — обратился ко мне.
— Баракалла, — поблагодарил я, слегка поднявшись.
Старик выполнял горский обряд, — угощать младших, заранее ожидая отказа. Попросив о том же Аслана и хозяина и получив такой отказ, старик стал быстро есть и не переставал рассказывать «хабар».
Плоскостные аулы покорились кадетам, но прячут кукурузу, увозят жен и детей в горы, закупают патроны. Все ждут толь приезда Шейха, чтобы пойти на казачьи станицы. Не забыл старик сообщить и последние цены на винтовки и патроны, пожелав торговцам проклятье Магомета.
После ужина старик встал на молитву и быстро зашептал «Бисмилла рахма иль рахим…»
Молча и бесшумно вошла Айша, убрала поднос, сделала постель. Старик помолился, лег, завернувшись в бурку, и скоро заснул. Ушел спать и хозяин на женскую половину.
Остались мы вдвоем, но Аслан как будто забыл про песню, молча следил, как трещали поленья, слушал дикие горные переклики. Я окликнул его. Он вздрогнул, взглянул на меня и сел поудобней.
«Прошло пять лет. По всей Чечне гремело имя Асира-абрека, отвергшего и бога и людей. Асира прокляла вся страна, его именем пугали детей.
Асир ненавидел людей-рабов, убивал, жестоко мучил их, никому не давая пощады. Он ругался над святыми заветами адата, осквернял коран и его истины… Проклял Асир тех, кто, как зверя, травил его, не видя его великой тоски по человеку, мстил им за себя.
А Нанта, слыша ужасы об Асире, задумчиво покачивала головой и вспоминала былые дни…
Нанта имела уже детей и не стало былой красоты. Из девушки, за которую бились лучшие джигиты, превратилась Нанта в заботливую хозяйку и мать. Кагерман был первым богачом в ауле, пользовался почетом, любил жену и детей.
Но, вспоминая прошлые дни, Нанта чувствовала, что есть в них что-то, чего не давали ей ни Кагерман, ни дети, ни богатство, ни все заботы по хозяйству.
Пыталась Нанта забыть и отогнать воспоминания девичьей жизни, но они упорно возвращались, будили желанье изведать иную жизнь, жизнь вне сытого довольства…
Однажды весь аул взволнованно-радостно высыпал на улицы: люди со злобной радостью передавали друг другу, что убийца и вор Асир-абрек ворвался в казачью станицу, был убит, а тело его выбросили шакалам…
Трусливые шакалы растащили тело абрека, но осталась по нем песня. И будет песня жить до тех пор, пока есть еще сильные люди среди Кавказских ущелий…
Услышала Нанта о смерти Асира и низко склонила голову. Крупные слезы брызнули по лицу…