Когда все заканчивается, Мария шепчет ребятишкам:
– Дома целая куча пирогов и печенья.
Они радостно вскрикивают и выбегают. Возвращаюсь к Марии, которую обнимают сейчас старушки с подкрашенными седыми волосами.
– Клиенты из аптеки, – поясняет Мария, после того как они удаляются. – Они любят кататься на пароме, а здесь им представился удобный случай.
– Ты тоже любишь кататься на пароме. – Генри обнимает Марию.
– Верно. Давайте утащим несколько пирожков из дома и скормим их чайкам на обратном пути.
– Что-то вроде отдельных поминок.
– Ага. Думаю, мама сказала бы, что мы напрасно переводим хорошую еду.
Вторая половина дня для Марии проходит в сплошном угаре. В доме родителей множество людей, которых я никогда не видела, все подходили и подходили к ней, обнимали, как в некоем странном танце.
– Это все больше напоминает выпускной вечер, – бормочет Мария, присев на минутку.
Несколько часов мы проводим по соседству с пирожными и печеньем, среди сладких, пряных запахов.
– Здесь слишком много еды. – Мария изнемогает от изобилия выпечки, расставленной на столах вдоль стен.
Все это напоминает витрину булочной, разве что с большим количеством желе.
– Именно такие запахи погубили Гензеля и Гретель, – тихо бормочет Генри.
В конце концов, несколько тетушек вызываются помочь с уборкой, и отец Марии предлагает дочери пойти домой отдохнуть.
– Может, другие поймут намек, – грустно усмехается он.
Один из братьев Марии и его жена переехали на время к отцу, несмотря на его заверения, что с ним все в порядке.
– Они беспокоятся, что он будет есть шоколадную пасту прямо из банки, – говорит Мария. – Как будто сами никогда так не делали.
– Большой город ждет тебя, – произносит на прощание Фрэнк, обнимая Марию еще раз.
А я сразу думаю обо всех старушках – клиентках Марии, которые действительно нуждаются в ней. Интересно, как Фрэнк представляет себе жизнь Марии и насколько его представления близки к действительности?
Мария и Генри идут ко мне, и мы сразу же обследуем холодильник в поисках несладкой жидкости. Находим несколько бутылок воды, переходим в гостиную, снимая часть одежды. Сваливаем туфли в кучу в углу комнаты.
Тихо сидим, любуясь своей обувью. Мария первой начинает разговор.
– Все могло быть гораздо хуже, – говорит она.
– Нас могли заставить доесть все желе, – добавляю я.
– Нас могли заставить готовить его, – замечает Мария.
– Или шмель мог укусить священника во время службы, – присоединяется Генри.
– Ага, – поддерживает его Мария, – такие вещи нельзя предусмотреть.
Мы прихлебываем воду, слушая пение птиц за окном. Они расчирикались, наверняка введенные в заблуждение необычно теплым днем. Я никогда не видела их, но слышу частенько. И нередко их щебет напоминает споры супругов по поводу перепланировки жилища, разговор о том, что выбросить, а что оставить. Птичий гомон заполняет комнату.
– Но все-таки согласись, – усмехается Мария, – с мужским стриптизом все было бы иначе.
Мы киваем.
Я уснула прямо в кресле, но заметила это, когда меня разбудил звонок в дверь. Мария и Генри задремали на диване. Сначала мне показалось, что звонок – часть моего сна, голос матушки, объясняющей маленькой птичке, как вить гнездо. «А эту веточку клади сюда», – говорит она снегирю, наряженному в матросский костюмчик. Вновь звонок.
– Я слышу звонок. – Мария просыпается. – Это что-то означает?
В дверях я вижу знакомое лицо, но спросонья не знаю, что сказать. Молча пялюсь на него.
– Привет, Холли, – говорит он, – я Джексон.
Бывший жених моей сестры, последний по счету, стоит на пороге. Он явно ждет, что я спрошу его, зачем он здесь.
– Ну конечно, – выдыхаю я, – Джексон.
Я все еще не до конца проснулась. Окидываю взглядом свою одежду: она измята.
– Прости, что я в таком виде.
– О, все нормально, – отмахивается Джексон, – я же не позвонил, что приду.
Джексон одет буднично: шорты цвета хаки и зеленая рубашка, хотя, по-моему, для шортов еще рановато. Шорты, похоже, отглажены, но, может, они сшиты из немнущейся ткани. Приглашаю Джексона войти.
Мария и Генри приветствуют его, не вставая с дивана.
– Привет, – радостно отзывается Джексон, – рад вас видеть.
– Вы же помните Джексона, – говорю я.