Так они вышли в коридор и пошли прочь от пулемета. Их не окликнули, не остановили. Грессер шел впереди, заложил руки за спину. Кавторанг выбирал дорогу, ибо только он один знал, что за ближайшим поворотом — ход на боковую лестницу. Сердце гулко отбивало шаги. И кавторанг томительно считал не то удары в груди, не то шаги по ковровой дорожке: «…Двадцать семь, двадцать восемь… Господи, пронеси! Двадцать девять… Если выберемся — закажу молебен. Тридцать… Тридцать один…»
На сорок втором шаге-ударе кавторанг свернул за угол и… столкнулся с Чумышом. Процессия сбилась, смешалась.
— С нами иди, с нами, Зосимыч! — сквозь зубы прошипел Грессер. Но кондуктор с круглыми от страха глазами не мог взять в толк, зачем ему присоединяться к арестованным.
Их заминку заметили.
— Эй, с наганом, веди сюда! — распорядился чей-то начальственный голос. Грессер навскидку выстрелил между мраморных колонн, откуда раздался приказ, и бросился, увлекая всех за собой на боковую лестницу. Он только на секунду оглянулся — где Вадим? Вадим бежал, отмахиваясь бескозыркой. Вслед за ним несся Чумыш. Последним скатывался по ступенькам Павлов.
Дубовая дверь во внутренний двор была заперта. Грессер навалился на нее всей тяжестью своего грузного тела и с острой тоской понял — не выбить, не открыть. Сверху топала еаэтогами погоня.
Чумыш со всей силой ударил плечом в дверь цокольного этажа, и она распахнулась. Бросились в нее. Теперь вел кондуктор. Подвальные шхеры он знал лучше всех. Ступеньки. Поворот. Еще ступеньки. Железная дверь с корабельными задрайками. В мгновение ока сбили стальные клинья — ржавый визг, затхлая темень, спасательная броня пожарной двери. Задраились. Дышали тяжело и часто. Механик чиркнул о стену спичку, посветил вокруг, и все с замиранием сердца оглядели глухие своды каменного мешка. Повсюду громоздились связки старых бумаг, дел, папок…
С той стороны рвали задрайки. Цокнула пуля — кто-то сгоряча попробовал прострелить железную дверь. До них донеслись голоса:
— Дыму бы подпустить. Враз бы вылезли.
— Бонбу под замок, и вся недолга.
— А пущай сидят! Часового поставить — и что твои «Кресты».
Спичка давно погасла, тьма стала еще гуще, Грессер отыскал плечи Вадима и слегка сжал их, прислушиваясь к голосам за дверью. Павлов дышал, как загнанная лошадь.
— Ваше благородие, дайте-ка мне спички, — обратился Чумыш к механику.
— Куда ж ты нас, старый черт, завел?! — задыхаясь, спросил Павлов.
— Вы меня зазря не чертите! Как завел, так и выведу. Ни одна крыса того не знает, что Чумышу ведомо. Спички дайте! — уже не попросил, а потребовал кондуктор. Полупустой коробок прогремел в темноте. Слышно было, как Чумыш что-то разгрыз, потом выяснилось — карандаш. Он поджег расщепленную половинку и посветил в дальнем углу их нечаянной камеры. Грессер, Вадим и Павлов нетерпеливо шагнули оледом. Кондуктор присел, и все увидели квадратную дубовую крышку с двумя ржавыми кольцами.
— Там, где у нас внутренний двор, раньше канал был, — пояснял Чумыш по ходу дела. — Канал не то при Павле, не то при Александре засыпали. Да не абы как, а с умом.
Кондуктор ухватился за одно кольцо, Грессер за другое — рванули разом. Разбухшая от сырости крышка сидела прочно. Дернули вчетвером — по две пары рук на рым. Увы, люк не поддавался. Такого оборота не ожидал и Чумыш:
— Эк, засела, колодина окаянная! — ругнулся он.
Грессер взял у Вадима револьвер и пятью точными выстрелами расщепил край крышки. Из щели потянул сырой сквозняк. Кавторанг выдернул из ближайшей стопки бумагу, поджег се и просунул в дыру. Огонь высветил под крышкой кирпичный пол. Он был неглубоко — в метре, не больше. Кавторанг растребушил одну из связок и приказал всем скручивать листы в жгуты и пропихивать в щель. Когда под крышкой выросла высокая горка скрученной бумаги, Грессер бросил в дыру карандашный огарок, и на кирпичном полу запылал костер. Пламя подсушило отсыревшую древесину, и вскоре, поднатужившись, Грессер и механик вырвали злополучную крышку. Чумыш спрыгнул в люк и исчез в темени низкого и узкого хода. Грессер, согнувшись в три погибели, последовал за ним. Потом спустился Вадим. Последним, закрыв за собой крышку, пролез механик.
Четыреста подземных метров показались им с добрую версту, пока они не выбрались из водосточного колодца у западного торца Адмиралтейства.
— Ну, Зосимыч, удружил, — обнял кондуктора Грессер. — Век не забуду. Пойдешь ко мне боцманом?
— Эх, Николай Михалыч… С меня теперь боцман — что с пальца гвоздодер. Я уж на вечную зимовку ниже земной ватерлинии собрался.