Небо над далекими холмами пожелтело, будто там занимался пожар, потом из-за увалов показалась луна.
В ее свете Педро увидел, как лицо Хезуса на мгновение исказилось.
Круто повернувшись, Хезус еще больше ссутулился и, приблизив свое лицо к лицу советника, спросил:
— Почему ты, русо, любишь Испанию больше, чем десять других испанцев, которые называют себя испанцами?
— Жизненный опыт — это не всегда то, что человек сам увидел. Я не видел умирающих от голода в Бенгалии и горняков Астурии и Басконии, у которых уже нет легких. Но я видел, как умирали от голода в России, и видел старых горняков Украины, обреченных на смерть. И мне не надо быть в Бенгалии, чтобы проверять, так или не так, как в России, люди умирают от голода. Я знаю, что так! Мне не надо убеждаться, что горняки Басконии страдают. Я знаю — так же, как когда-то на шахтах Украины.
— Ты говоришь, как Антонио…
— Разве мы не правы?
— Я не об этом, Педро. Я люблю Антонио, как свою душу. Этот маленький человек с сердцем льва…
Хезус выпрямился, глубоко вздохнул. Педро впервые за долгое время почувствовал, что командир чего-то не договорил и что это невысказанное очень важно для него. По нельзя напрашиваться на откровенность.
— Идем ужинать, консехеро, — глуховато проговорил Хезус. — Да и радио послушаем.
Однако Хезус не сразу повернулся, чтобы идти. Он еще некоторое время смотрел в сторону городка, догорающего в ночи.
Педро понимал, о чем думает командир танкистов: о своей семье.
Но об этом они не сказали ни слова.
Молча отправились к пещере, в которой помещался штаб. Пещер таких было много, почти в каждом холме. Одни испанцы говорили, что это старые небольшие, каменоломни, откуда брали камень на постройки, другие утверждали, что здесь когда-то жили первобытные люди.
Пещеры были довольно высоки и служили хорошими блиндажами. Даже стопятидесятимиллиметровые снаряды фашистов не могли повредить их своды.
Они прошли по короткому коридору и вошли в зал, саму пещеру. Посредине ее стоял стол, на нем свеча и рядом — приемник, который работал от аккумулятора танка. Из репродуктора вырывался какой-то военный марш. Его никто не слушал.
На столе стыл ужин.
Антонио посмотрел на вошедших, протянул руку к приемнику и выключил.
Уши заложила глухая тишина подземелья.
Командир танковой роты Игнасио вздохнул и потер щеку. Как всегда к вечеру, она была черной от проступившей щетины. Голубоглазый Ян Геш, привыкший заходить в гости к танкистам, поднял взгляд от стола, посмотрел на Педро и попытался улыбнуться — улыбка получилась горькая, страдальческая и почему-то чуть виноватая. Плечистый капрал с прической боксера и массивным подбородком, американец, с которым Педро познакомился в госпитале, взял фляжку и стал наливать вино в стакан Яна. Вино булькало во фляжке и плескалось в стакане.
— Выпей, Ян, — сказал капрал.
Ян машинально взял стакан, поднес к губам, вздрогнул, вино расплескалось. Свободной рукой Ян стряхнул его с брюк и поставил стакан на стол.
— Не могу.
Хезус и Педро переглянулись.
— Выпей, Ян, — повторил капрал.
Ян помотал головой.
— Нет.
Капрал налил в свой стакан. Вино опять булькало во фляжке и плескалось в стакане. Капрал выпил вино, вытер тыльной стороной ладони губы и сказал:
— Я хочу, чтобы сегодня месье Даладье и мистеру Чемберлену подали на ужин дерьмо мула.
Хезус сел к столу, локтем отодвинул посуду с краю.
— Какого дьявола? В чем дело?
Ян посмотрел на командира танкистов и негромко проговорил:
— В Мюнхене продали Чехословакию. Как порцию шпекачек к пиву. Во имя мира в Европе! Во имя отказа Гитлера от других территориальных претензий! Сумасшедшие!
— Значит, Франция не откроет границу, — сказал Хезус. — Оружия Испания не получит.
— Я хочу, чтобы сутенеры Даладье и Чемберлен подавились дерьмом мула, которое они будут есть на ужин…
Игнасио с силой потер черную щетину на щеке.
— Пастухи, которые кормят овцами волков, рано или поздно останутся без стада.
Ян Геш хлопнул ладонью по столу.
— Но ведь у Чехословакии есть договор о взаимопомощи с Советским Союзом! Бенеш обратится в Москву!
Педро стиснул кулаки.