Однажды разведчики с боем выходили из вражеского тыла, — конечно, ночью, на исходе ночи, где перебежкой, где ползком. Колесников прополз через спираль Бруно — хитроумно перекрученные мотки проволоки и, наткнувшись на камень, задержался передохнуть. Вдруг он услышал: неподалеку ударила оземь ручная граната!
Первое инстинктивное побуждение — вскочить, отбежать. Но он попридержал себя. Запал немецкой гранаты горит пять-шесть секунд — срок достаточный для того, чтобы вскочить и отбежать. Однако сколько времени она летела по воздуху? Может, все эти свои пять секунд, и через мгновенье должна взорваться?
Вскочить — ноги оторвет! Лежать — голову напрочь!
Злобное змеиное шипение сделалось громче. Оно приблизилось? А! Тут склон! Граната скатилась по склону и подобралась к нему вплотную. Почему же не коснулась его? Камень! Их разделяет камень!
Говорят, перед человеком в последние минуты проносится вихрем вся его жизнь. У Колесникова было иначе. Под несмолкающий шип гранаты он только и делал, что с лихорадочной быстротой тасовал в уме два слова: «Вскочить — лежать? Вскочить — лежать?»
Взрыва он не услышал. Очнулся уже по ту сторону переднего края — товарищи доволокли его на себе. В голову ему впились три маленьких осколка. Уберег от смерти камень, по другую сторону которого лежала граната.
То было его первое ранение…
И все же прогуливаться по этому загадочному саду, когда в нем свистит ветер, куда страшнее, чем лежать рядом с готовой взорваться гранатой!
Закрыв глаза, Колесников постарался вообразить своих товарищей.
Ночь вокруг и высокие силуэты деревьев. Разведчики пригнувшись сидят в оставленном гитлеровцами окопе. Батя разрешил перекур. Отряд провел много дней во вражеском тылу, приходится экономить «горючее» в зажигалках. Поэтому прикуривают друг у друга. Наклоняются поочередно к предупредительно протянутой руке соседа, огонек разгорается и освещает снизу лицо прикуривающего. Так на миг возникают они из мрака, лица его товарищей, последовательно одно за другим.
Наконец черед по кругу снова дошел до Бати. Ему-то, конечно, дали прикурить первому, но самокрутка его успела уже погаснуть — из-за того, что он вытаскивал из планшета карту и, подсвечивая себе фонариком, долго ее рассматривал.
Лицо у Бати — большое, доброе, украшенное молодой бородкой и очень спокойное.
Он и разговаривает всегда неторопливо, негромко и как-то очень запросто.
Вот, например, Батя в присутствии Колесникова учит храбрости разведчика, недавно зачисленного в отряд.
— Ну что? Боялся вчера в разведке-то?
Парень мнется.
— Говори, не стесняйся! Разведчик обязан говорить командиру всю правду.
Парень сконфуженно моргает белесыми ресницами.
— Было, Батя, маленько.
— Правильно! Ты же нормальный человек. Не боятся только кретины, да и то, наверное, когда «под газом». А нормальные приучаются преодолевать страх силой воли. И потом мы же все заняты на войне, верно? Это тоже помогает. Ты, стало быть, преодолел свой страх волевым усилием. Я даже не заметил, что ты боялся…
О! Спокойствие Бати! О нем нужно бы писать военно-педагогические диссертации, а может быть, даже складывать песни!
Был бы Батя рядом, все, наверное, пошло бы иначе. Уж он-то сразу бы нашелся, помог разобраться в этой пестрой карусели за стеной. Главное, подсказал бы, почему днем все цветы в саду выглядели «глазастыми»?
Колесникову снова представился сад, мелькающий, куда-то несущийся, с мириадами широко раскрытых, неподвижных, злых глаз, обращенных в его сторону. Сад был похож на развернутый надменно хвост павлина!
Но едва лишь вспомнился этот пугающий глазастый хвост, как сердце опять суматошно заметалось, заколотилось в груди…
Колесников сказал себе: «Спи! Не думай больше о саде! Думай о чем-нибудь другом, очень хорошем!»
И тогда он сделал то, что обычно запрещал себе делать: он позвал на помощь Нину.
Ему почти сразу удалось увидеть себя с Ниной на берегу моря.
Как придирчивая покупательница в ювелирном магазине, она перебирает ракушки и разноцветные камешки. Лучшие не спеша откладывает в сторону, остальные струйкой пропускает между пальцами и, склонив набок кудрявую голову, прислушивается к их тихому звяканью-перестуку. Домой, в Москву, хочет увезти только самые красивые, самые звонкие!
А он разлегся рядом на сырой гальке и, закинув руки за голову, снисходительно объясняет подружке про Черное море.
