Лицо надзирателя придвинулось к стеклу, он безучастно глянул на Колесникова, даже, кажется, зевнул, и исчез в глубине коридора. Колесников опомнился. Что о нем могут подумать «мертвоголовые»? Как выглядит он со стороны? Это же постыдно — топтаться так перед закрытой дверью! «Не показывать, как мне страшно! Сцепить зубы, сжать кулаки!»
И он сделал это. Неторопливо (но чего стоил ему каждый шаг!) спустился с крыльца и, нагнув голову, двинулся в глубь беснующегося под шквальным ветром сада.
Цветы продолжали кивать вслед Колесникову круглыми глупыми головами — подгоняли! В душе снова поднимался безотчетный страх.
И снова: «Не бежать!»
«Не бежать, не бежать! — мысленно повторял он. — Ни в коем случае не бежать! Кто от врага побежал, тот пропал!»
Еще ничего не понимая в том, что происходит вокруг и в нем самом, действуя безотчетно, он уже поступал во всем наперекор врагам.
Небось обрадовались бы они, эти «мертвоголовые», увидев, как русский лупит во все лопатки по саду! Стали бы указывать на него пальцами, переглядываясь, всплескивали бы руками, надсаживались от хохота.
«Не дождетесь!»
Колесников сел на песок у каменной скамьи и уцепился за нее обеими руками.
«Не сдвинусь с места! Ни за что! Пусть на мелкие куски разорвутся голова и сердце! Не побегу, нет! Не буду делать по-твоему, чертов сад!»
…Спустя некоторое время за Колесниковым пришли из дома. Покачивая головами, эсэсовцы долго топтались подле него. Сидя на песке у скамьи, он намертво вцепился в подлокотники. Руки его свело судорогой. Пришлось по очереди отдирать онемевшие пальцы, чуть ли не отклеивать их от скамьи. Сам Колесников был в беспамятстве…
Он очнулся на полу в своей камере. Был вечер.
Одинокая звездочка, заглянув внутрь через переплетенные решетки, ободряюще подмигнула Колесникову. А ему так нужно было ободрение.
Он старался совладать со своими разбегающимися мыслями. Хватал их за шиворот, пытался построить по порядку, сердито сбивал «до купы», как говорят на Украине. Нужно же, наконец, привести в систему все, что он узнал о враге за сегодняшний и вчерашний дни!
Итак, ветер…
Он не падает камнем, как падает, скажем, ястреб. Некоторое время он словно ползет на брюхе, предупреждая о себе нарастающим свистом.
Стало быть, ветер зарождается здесь, в саду?
Кстати, когда он поднимался, флюгер на крыше беспрестанно поворачивался в разные стороны, Колесников успел заметить это. Значит, направление ветра то и дело менялось. Почему?
А что, если ветра нет? Нет и дома с флюгером-петушком, и кустов сирени, и тюльпанов на грядках, ничего этого нет и не было никогда?
Сад не реален. Но что же реально? Только эта узкая комната, подстилка, брошенная небрежно на пол, прорезь окна, забранного решеткой.
Быть может, там, за окном, расстилается пустырь, или кладбище, или плац с землей, утрамбованной множеством ног в «стукалках»?
Скорее всего это плац. Окна лагерного лазарета выходили на плац. Он, Колесников, конечно, до сих пор находится в Маутхаузене, в лазарете. Его не увозили никуда. Просто он грезит наяву.
Несомненно, после истязаний в застенке он почти не приходит в себя, весь день его мучит бред, и лишь к вечеру жар начинает спадать, голова становится опять свежей, ясной. И тогда он принимается критически перетряхивать этот свой бред.
Да, а запах цветов?
Ну, что до запаха, то легко обнаружить исходный момент, первое звено в цепи ассоциаций. После того как Колесников приподнялся на локтях и плюнул в лицо штурмфюреру, тот вытащил из кармана носовой платок, чтобы утереться. Платок пахнул духами. Это запомнилось и…
Таков первый вариант разгадки.
А вот второй: к его еде зачем-то подмешивают какое-то снадобье. Оно-то и порождает в мозгу бредовые видения.
Не хотят ли этим способом сломить его волю, принудить выговориться на предстоящем допросе?
Но почему привиделся сад, именно сад? И это можно объяснить. Неожиданно со дна памяти всплыли картины, связанные с работой в ялтинском городском парке. Они дали материал для видений.
Выходит, иллюзия, мираж? Нечто вроде затянувшегося кошмарного сна?
Когда-то в детстве Колесникова мучили кошмары. Но он умел просыпаться, когда хотел. Нужно было топнуть во сне три раза, и чары сна мгновенно развеивались! Со вздохом облегчения он открывал глаза, лежа в своей кроватке.
Ну же! Сделай это усилие! Прикажи себе проснуться! Пусть поплывут клочьями, как дым, как туман, и рассеются без следа цветы, деревья, кусты сирени; а заодно и эти стены с лохмотьями обоев!