Очень медленно Колесников возвращался к жизни. Он погружался в забытье, потом ненадолго приходил в себя и видел склонившиеся над собой хари эсэсовцев и слышал их грубые хриплые голоса.
Перед его глазами мелькали руки, поросшие рыжими или черными волосами, разматывались и сматывались бинты, проплывал поильник с длинным узким носиком. И где-то все время дробно-суетливо позванивала ложечка в стакане. Звон этот становился более явственным, беспокойным. Он врывался в уши, как сигнал тревоги.
Но и без того Колесников понимал, что опасность надвигается. Чем он лучше чувствовал себя, тем ближе, реальнее была эта опасность.
Пройдет еще несколько дней, и «сиделки» в черных мундирах выведут его за порог дома. Настежь распахнется вольер, где профессор проводит свои опыты. И тут уж несдобровать!
Он был еще так слаб, что зачастую путал явь и бред, явь и сны.
Ему чудилось, что Нина подходит на цыпочках и осторожно, не скрипнув пружинами матраца, садится на краешек его койки. И они разговаривают — напряженным шепотом, чтобы, не услышали «мертвоголовые».
Странные это разговоры, путаные, сбивчивые.
— Помнишь, я нагадал тебе в Крыму счастье?
— Да.
— И ты была счастлива? Я от души нагадал тебе.
— До сих пор помнишь про Крым?
— Еще бы!
— Не сердись на меня, Витя!
— Я не сержусь. Что поделаешь! Так вышло.
— Значит, все эти годы ты запрещал себе думать обо мне? И как — получалось?
Он молчит. Но во сне не отмолчишься. Во сне говорят только правду.
— Не очень получалось, — с запинкой отвечает он.
И прерывистый шепот над ухом:
— Я так рада, Витя.
Шепот делается напряженнее, тревожнее:
— Имей в виду, пришел тот, с тонким голосом! С ним еще двое. Они у твоей койки. Не открывай глаз, не шевелись!
И Колесников слышит над собой:
— Я вами недоволен, доктор! — Да, это он, тонкоголосый!
Ему отвечает второй — с почтительными интонациями.
— Слишком велика была доза, господин профессор. Любой другой на его месте…
— Знаю. Поэтому мне нужен именно он.
Вмешивается третий голос, грубый, хриплый.
— Вкатите ему, доктор, подбадривающего!
— Риск, штурмбаннфюрер. Он очень слаб.
— Он же нужен ненадолго.
И опять первый, тонкий, голос:
— Вы правы, Банг. Но живой! Зачем мне мертвый?
Колесников потихоньку пятится в спасительные недра забытья. Он один там. Плотно зажмурил глаза, чтобы не видеть сомкнувшейся вокруг темноты. Снова, будто сильным толчком, его выбрасывает на поверхность. Прислушался. Те же враждебные голоса над ним. И он поспешно уходит от них вглубь. А вдогонку несется шепот:
— Притворись больным, Витя! Не выдай себя ни словом, ни жестом! Будь осторожен!.
— Хорошо. Буду осторожен…
Ложечка в стакане продолжала тревожно звенеть.
«Притворись больным!» — сказала Нина. Что ж, это неплохой совет. Отлеживаясь в лазарете, он не дает возможности профессору пользоваться «лучшим его точильным камнем». Небось лупоглазый злится-суетится, сучит ногами, покрикивает на подчиненных! Чего доброго, принимает капли от сердца!
И все же Колесников не был доволен собой. Зачем он разбил эту линзу-перископ? Черт попутал! Не выдержали нервы. Сорвался.
Батя, наверное, не сделал бы так. До конца проанализировал бы обстановку и лишь тогда принял решение.
Ну чего он достиг, расколотив эту дурацкую линзу? На время избавился от «прогулок» по саду? Но ведь у профессора есть и другие «точильные камни». Испытания лютеола продолжаются. Все дело в том, успеет ли профессор закончить эти испытания до подхода наших войск. Кажется, назван был Санкт-Пельтен? Далеко ли оттуда до места, где находится вилла-тюрьма? Сказано: «Русские близко…» Но «близко» — понятие растяжимое.
Неужели же профессор успеет? И на последнем, заключительном этапе войны нашим войскам придется столкнуться с лютеолом?
Колесникову представилось, как из раскрытых ворот сада вырывается ветер, пахнущий резедой. На крыльях своих он несет панику и безумие!
Предостеречь, предотвратить! Хотя бы за полчаса оповестить о готовящейся газовой атаке. На войне важен фактор, внезапности. А лютеол, как известно, набрасывается внезапно.
Что же делать? Бежать? Не удастся. Дом слишком хорошо охраняется.
И как добраться до своих? Нужно пройти незаметно сколько-то там десятков километров — по густонаселенной стране, битком набитой гитлеровцами. Вдобавок те отступают под натиском наших войск — стало быть, плотность обороны с каждым днем возрастает.