Вероятны два сценария ее поведения: или она будет долго молчать, или заговорит о чем-нибудь постороннем. И в том, и в другом случае из нее придется буквально выжимать то, ради чего она пришла. Эгон даже одобряет подобную сдержанность, но его утомляет необходимость постоянно решать загадки, то и дело рисковать, постоянно находиться начеку; так трудно иногда поддерживать равновесие между сочувствием, желанием помочь, реальной привязанностью и таящимися где-то в глубине горькими воспоминаниями. Но что делать — все наставники в тот или иной момент испытывают эти чувства к своим ученикам.
— Значит, ты должна начать тренировку абсолютной памяти? — осторожно спрашивает Эгон.
— Я начинаю завтра утром, — говорит она тоном, означающим, что проблема не в этом; Эгон некоторое время пребывает в растерянности. В конце концов, Меланэ сама принимает решения, и она не слишком предсказуема. Он с нежностью смотрит на нее — с нежностью, смирением и уважением. Она напомнила ему правило, которое каждый наставник должен непрерывно повторять: только стажеры решают, что им делать, и весь опыт и знания учителей нужны лишь для того, чтобы облегчить выбор.
Он пробегает взглядом по контурам ее лица, в сотый раз удивляясь, насколько эти черты, уже ставшие для него привычными, не похожи на черты его Талиты. Менее четкие, разумеется, своего рода набросок. Но те же густые брови, красиво выгибающиеся над миндалевидными глазами с легкими тенями под ними, нос с горбинкой, экзотические скулы, губы, одновременно тонкие и чувственные. А вдруг она все же Талита? Нет, вряд ли… В крайнем случае, ее дальняя родственница.
В действительности он знает, что не лицо, не тело выглядят иными: их оживляет другой характер.
С сожалением, которое не смогло стереть время, Эгон снова повторяет себе, что он, по сути, очень мало знает о своей Талите. Повторяет с сожалением, в котором есть оттенок стыда; они говорили о самых разных вещах — разумеется, о других вселенных, музыке, любви, жизни; он рассказывал ей о себе, подобно любому юноше, переполненному своими переживаниями… Да и как могло быть иначе? И она так чудесно умела слушать, так хорошо понимала его. Ей было тридцать пять, ему только восемнадцать; его больше интересовало то, чем он является для нее, нежели то, чем она была для самой себя.
Лицо Меланэ поворачивается наконец к нему, проходя при этом через обычную последовательность быстрых метаморфоз: в профиль, в три четверти, анфас. Странно, но оно кажется умиротворенным — вероятно, этим оно обязано его экскурсии в свое прошлое. Эгон улыбается ей:
— У тебя все будет отлично, — говорит он, чтобы завязать беседу. Девушка кивает головой:
— У меня и так хорошая память. Вот, значит, в чем проблема.
— Слишком хорошая? — бросает Эгон, чтобы проверить свою догадку. Все правильно: лицо девушки освещает благодарная улыбка.
Противоположностью абсолютной памяти является абсолютное забвение; это первое, что должны были сказать ей наставники. Способность человеческого мозга к запоминанию хотя и огромна, но не бесконечна. Иногда приходится освобождать место для новых энграмм. А иногда Путешественники, уходящие с пути, выбирают полное забвение, чтобы избавиться от воспоминаний о своих скитаниях. И абсолютное забвение — своего рода гарантия безопасности: какой бы великолепной машиной для выживания ни были Путешественники, они не всемогущи и рано или поздно могут оказаться в опасной ситуации; и есть знания, которые нельзя без риска передать в любые руки. Поэтому Путешественники могут по желанию забывать ту или иную информацию с такой же легкостью, с какой ее запоминают.
— Что ты хочешь забыть, Меланэ? — осторожно интересуется Эгон. В голубых глазах девушки что-то вспыхивает, прежде чем она отводит их в сторону. Эгон подавляет вздох. «Нет, моя дорогая, я совсем не умею читать мысли, об этом нетрудно догадаться».
— Я не уверена, должна ли забыть это, — бормочет Меланэ, и он не может не чувствовать восхищение — девушка продвинулась гораздо дальше, чем можно было подумать.
— Но ты хотела бы забыть? — снова спрашивает он. Девушка поворачивает к нему почти расстроенное лицо — она достаточно привыкла к Эгону, чтобы позволить себе время от времени проявлять эмоции.
— Путешествие, — говорит она, — это… рождение. Я не хочу отправиться в Путешествие, оставшись… грязной.
Эгон сдерживает улыбку. Он едва не возразил ей, что рождение — вообще несколько «грязный» процесс, но промолчал, потому что Меланэ еще не готова воспринимать шутки.
— Ты сама себя рождаешь. В другой вселенной ты не будешь ничем иным, кроме того, чем сама себя сделала.