— С комиссаром бригады приехал. Вместе с анархистами, — усмехнулся Степан Евдокимович. — Привезли.
— Откуда же они узнали, что франкисты заняли деревню?
— Педрогесо позвонил в бригаду.
— Это я знаю.
— Ну, комиссар и я отыскали их. Устроили митинг, как у них водится. Комиссар объяснил им, как называется то, что они сделали, оставив участок фронта. Их заправилы из комитета — так вроде называется их руководящий орган — орали на митинге: «Провокация коммунистов!» Но бойцы-то поверили. Вот и явились.
— Да… — Педро покрутил головой.
— Я-то насмотрелся на них еще в нашу гражданскую. Тоже подводили не раз.
— А где комиссар?
— Вон, около пленных. Маленький такой, сухой, видишь? Народ успокаивает. Иначе разорвали бы всех. Восемь часов были фашисты в деревне, а столько напакостили…
Савельев и Петр Тарасович смотрели на толпу жителей, плотным кольцом окруживших пленных.
— Он!
— Вот! Вот этот! Чего глаза прячешь?
— И этот! Он командовал!
— И он! И он!
Руки просовывались сквозь цепь бойцов, охранявших пленных, и тыкали пальцами в грудь, в лица фашистов.
Комиссар по указаниям жителей отбирал среди пленных тех, кого обвиняли в убийстве. Потом поднял руку. Шум стих. Тогда стало слышно, как один фашист кричит:
— Мы пленные! Мы выполняли приказ!
— Вы не просто пленные солдаты. Вы фашисты! Солдаты воюют с врагом, а не топчут насмерть безоружных. Вы не просто выполняли приказ. Мы взяли в плен лошадей. Они тоже служили фашистам. Но они животные. Они не понимают, что служили зверям. А вы сами звери! Может быть, не все из вас звери. Про этих мы не знаем, — комиссар кивнул на группу пленных человек в двадцать. — И верим, что они не делали такое… А вы звери!
— И они! Они тоже делали! Они тоже убивали! — закричал пленный и кинулся в большую группу, надеясь спрятаться. Но его вытолкнули.
— Я выполнял приказ! — ползая в пыли, кричал пленный.
— Тебе напомнить, как ты выполнял этот приказ?
Пленный замолчал.
— Идите! — приказал комиссар пятерым.
— Куда? — Это спросил офицер.
Комиссар махнул рукой.
Против террасы, на другой стороне площади, была глухая стена двухэтажного дома. Солнце стояло сбоку от него, и на площадь падала косая тень здания.
Туда и повели.
Они шли через всю площадь, а жители кричали:
— Смерть! Смерть!
Пять темных фигур остановились у синей стены. В тени нельзя было разглядеть их лиц.
Против них выстроились шеренгой бойцы.
Впервые с того момента, как он приехал на площадь, Педро почувствовал запах прокаленной солнцем пыли, смешанной с пометом животных, запах пролитого и высохшего вина, которым была наполнена терраса, и дух винного погреба, прохладный и острый.
Залп прозвучал нестройно и негромко.
Комиссар поднялся на террасу, но остался стоять у края.
На площади послышались разговоры.
— Тихо! — попросил комиссар.
Толпа недоуменно замолчала.
— Среди нас, — сказал комиссар, — есть человек, который виноват в том, что фашисты захватили деревню. Человек, который отказался защищать ее, когда анархисты ушли. Анархисты пусть поступают так, как этого потребует их совесть. Но этот человек мог защитить деревню и после ухода анархистов.
— Кто он? — послышались голоса. — Кто он?
— Руис Гонсалес, командир пехотного батальона.
Руис стоял в группе бойцов у террасы.
Все отступили от него. И он остался один.
Руис глядел прямо перед собой, но словно ничего не видел. Он стоял и смотрел сквозь людей и сквозь дома, будто действительно был один на площади, и молчал.
Советнику припомнился Большой Токмак и такой же солнечный день девятнадцатого года. Он вместе с ватагой мальчишек сидел на крыше сарая и смотрел на площадь, запруженную народом. Утром в село пришли красные. Народ судил предателя. Он смотрел так же, как Руис: мимо людей и мимо домов, был один во всем мире.
«Предатели всегда одиноки, — подумал Петр Тарасович, — даже если их много…»
И так же, как тогда, в другом году и в другой стране, люди на площади молчали.
— Руис Гонсалес, ты признаешь, что это так? — негромко спросил комиссар. Но его голос слышали все.
— Да.
Шепот прошел по площади. И по тому, как пронесся этот шепот, Петр Тарасович догадался, что люди признают вину Руиса, но не откажут ему в последнем — уважении.
— Тебя вчера просили дать солдат, чтобы защитить деревню, а ты не дал, — сказал комиссар. — Правильно это?
— Да.
— Сегодня утром деревню взяли, потеряв два танка. Убито сорок семь бойцов батальона. И вдвое больше раненых. В этом тоже виновен ты.