Пабло сел на пол танка и тоже стянул с головы шлем.
— В такие минуты надо думать о матери…
Около танка послышались голоса. Чем-то постучали в броню.
— Сдавайтесь! Мы не тронем ваши вонючие шкуры!
Маноло повернулся к старшему брату и сказал:
— Я не смогу думать о маме… Это очень трудно.
— Ладно. Думай о чем хочешь. Хоть об этой…
— Сдавайтесь! Наше командование гарантирует вам жизнь. Даем три минуты на размышление.
Это, видимо, говорил офицер. Тотчас снова послышался его голос, приказавший принести ворох виноградных лоз.
Пабло поднял голову и посмотрел в лицо советнику.
— Ты ведешь себя, как настоящий испанец. Жаль, что никто не сможет передать нашей матери, что у нее было не трое, а четверо сыновей. Наше братство скреплено смертью. Наша мать будет очень страдать. Но это будет гордое страдание. Не каждой матери, Педро, выпадает на долю такое страдание и такая гордость. Жаль, что она не узнает, что у нее было не трое, а четверо сыновей. А сколько сыновей у твоей матери, Педро?
— Четырнадцать.
— Четырнадцать сыновей?
— Да.
— И все живы?
— Нет. Отец и шестеро моих братьев убиты в гражданскую войну. И еще четверо умерло от болезней, от голода.
— Жаль, — сказал Пабло, — что твоя мать не узнает, что у нее было не четырнадцать, а семнадцать сыновей.
Они говорили негромко, вполголоса — сердцем чувствовали, что нельзя говорить громко, что это нарушило бы их уединение, их отчужденность, сделало бы тех, кто находится там, за стальным щитом брони, свидетелями их последних разговоров, последних слов. И если бы они говорили громко и те, за броней, слышали их, это было бы омерзительно.
И все же Педро не мог понять и принять того состояния спокойствия, обреченности, которое овладело его товарищами. Его сердце не могло примириться с тем, что они находятся в положении баранов, ждущих, когда к их горлу поднесут нож. Он не мог отказаться от мысли о борьбе, хотя и не видел никакой возможности бороться. И поэтому он, слушая Пабло, прислушивался и к тому, что происходит там, за броней.
— Сыновья скверной матери! — слышался голос снаружи. Он был с хрипотцой от постоянной простуды, которой страдают пастухи высокогорья. — Сыны скверной матери! Из-за их вонючих шкур надо портить такую машину. Машина — она, как ломовой конь, может служить любому хозяину.
— Твоя она, что ли? А этим еретикам надо очиститься от скверны.
— Их можно спалить и вытащив оттуда, — сказал хриплый.
Второй голос был высок и произносил слова с каким-то внутренним ликованием.
— Чего же ждать? Когда они вылезут из этой стальной берлоги? Нам грехи скостятся за святое дело.
— А вдруг там есть русский? За его голову пять тысяч песет дадут. Что же ты, деньги сожжешь? Вот так, своими руками?
Высокий голос поскучнел:
— Денег, конечно, жаль. Но откуда узнаешь, что там русский?
— По чему-нибудь всегда узнаешь. Пороемся в карманах и найдем.
— Тебе две с половиной тысячи песет и мне две с половиной. Скажем, что слышали, будто там говорили по-русски!
— Это почему же поровну? — обиделся хриплый, — Мне больше. Я сказал про русского.
— Он сказал про русского! Я же придумал сказать офицеру, что слышали русскую речь! — взвился высокий голос.
— Э, — сказал хриплый, — пусть горит. Все равно надо будет и офицеру денег дать. Пусть лучше горит. Сделаем святое дело.
— Дурень ты, деревенщина! А тысяча песет не деньги?
— Это почему же тысяча?
— А ты думаешь, что мы с офицером дадим тебе больше? — ликовал высокий голос.
— Грабители! Уж пусть лучше сгорят эти сыны скверной матери! Хоть грехов у меня будет меньше.
— Ты паршивая собака на гнилом сене! Тебе бы все деньги себе забрать! — И почти без перехода высокий голос звонко отчеканил: — Господин майор, в танке русский! Я слышал русскую речь.
— Русский?
— Клянусь святой мадонной!
— Врет он, — вступил хриплый. — Еретиков надо сжечь!
— Замолчать!
Потом послышался стук по броне и голос офицера:
— Прошло две минуты. Сдавайтесь. Иначе вы будете сожжены. Слышите?
Педро посмотрел на Пабло, сидящего на полу, но тот даже не поднял глаз, погруженный в свои мысли. Лица Фернандо не было видно. Опершись на подлокотники, он сложил перед лицом руки и что-то шептал быстро-быстро. Педро прислушался, с трудом разбирая слова. Многие походили на испанские. Заканчивалась скороговорка словом «амен». Педро догадался, что Фернандо молится.
Маноло разместился в кресле вполоборота и рассматривал или делал вид, что рассматривает обнаженную женщину.