— Твой пріятель Миллеръ дуракъ, сказалъ Свенъ съ запальчивостью.
— Я-то давно объ этомъ догадывался, но ты-то съ коихъ поръ сдѣлалъ это открытіе?
— Какъ этотъ человѣкъ осмѣливается произносить имя подобной женщины? Какъ онъ осмѣливается высказывать о ней свое мнѣніе? О той — о той, которая такъ высоко стоить надъ нимъ, такъ высоко, какъ златовидная луна надъ мопсомъ, лающимъ на. нее! Какъ онъ смѣетъ?
— Съ нами крестная сила! воскликнулъ Бенно: — этотъ человѣкъ бредитъ женщиной, которую въ жизнь не видывалъ! Не сердись на меня, Свенъ, но я не шутя думаю, что ты рехнулся. Пойдемъ-ка лучше прогуляться по берегу, чѣмъ идти въ гости. Прогулка, тебя успокоитъ и прогладитъ. Вѣдь ты просто внѣ-себя.
— Нѣтъ, нѣтъ! торопливо заговорилъ Свенъ: — я совершенно спокоенъ, но мнѣ всегда бываетъ досадно, когда люди берутся обсуждать то, чего рѣшительпо не понимаютъ. Ну вотъ мы и пришли. Главный-то подъѣздъ, кажется, съ рѣки; вѣдь на этотъ разъ намъ не надо перелѣзать чрезъ рѣшетку.
Въ передней встрѣтилъ ихъ лакей, снялъ съ нихъ верхнее платье и спросилъ на ломанномъ нѣмецкомъ языкѣ ихъ фамиліи, потомъ, отворивъ двери, провозгласилъ двѣ фамиліи, имѣвшія самое отдаленное сходство съ именами молодыхъ людей.
Въ залѣ было нѣсколько мужчинъ, прилежно разсматривавшихъ колекцію жуковъ, разложенную на большомъ кругломъ столѣ. Одинъ изъ этихъ господь подошелъ встрѣтить новыхъ гостей и привѣтствовалъ ихъ вѣжливыми словами.
— Вы сдѣлали намъ честь своимъ посѣщеніемъ, сказадъ онъ: — не угодно ли вамъ пожаловать въ гостиную, гдѣ я представлю васъ мистрисъ Дургамъ, которая находится въ слѣдующей комнатѣ?
Господинъ, произносившій эти слова на нѣмецкомъ языкѣ съ иностраннымъ акцентомъ, представилъ обоихъ друзей всѣмъ своимъ знакомымъ, разсматривавшимъ жуковъ вокругъ стола, и какъ оказалось, почти всѣ знакомы съ Бенно; послѣ этото повелъ ихъ въ смежную гостиную. Ему было около сорока лѣтъ, роста онъ было средняго, широкоплечъ и съ прекраснымъ, выразительнымъ лицомъ, на которомъ отпечатлѣвалось невозмутимое спокойствіе англичанина. Въ его голосѣ звучала вѣжливая благосклонность, но безъ всякой теплоты; свои привѣтствія онъ произносилъ какъ заученный урокъ.
Смежная комната оказалась тою самою гостиной, которую Свенъ такъ хорошо помнилъ съ самаго того утра. Но въ то время комната была пуста, въ ней царствовали полусумерки, среди которыхъ демонскіе полуопущенные глаза той красавицы приводили въ смятеніе впечатлительнаго посѣтителя. Теперь же комната была оживлена многочисленнымъ обществомъ и розовые оттѣнки заходящаго солнца, врываясь въ гостиную сквозь открытыя двери балкона, сливались съ ослѣпительнымъ свѣтомъ свѣчей.
Свенъ замѣтйлъ эту разницу, пока его взоръ устремился на желанный портретъ для удостовѣренія себя въ его пребываніи здѣсь, и въ ту же минуту обратился на даму, сидѣвшую на диванѣ за кипящимѣ самоваромъ и угощавшую чаемъ гостей, сидѣвшихъ вокругъ стола.
Эта дама была оригиналомъ портрета.
Но удивительная вещь: Свенъ чувствовалъ странное разочарованіе. Онъ долженъ былъ согласиться, что художникъ не отступилъ, можетъ быть, отъ правильной красоты очертаній, отъ нѣжности, красокъ, богатства дивныхъ темнорусыхъ волосъ; но то упорное презрѣніе къ жизни въ ея нѣсколько нахмуренныхъ бровяхъ, та неизреченная скорбь въ полузакрытыхъ, печально опущенныхъ глазахъ, то полное слезъ подергиваніе въ углахъ прекрасныхъ губъ — были ли хотя слѣды отъ всего этого на лицѣ спокойномъ какъ маска, привѣтствовавшемъ вновь представленныхъ гостей едва замѣтною улыбкой? «Поистинѣ» такъ думалъ Свенъ послѣ того какъ былъ представленъ другимъ дамамъ и кавалерамъ, сидѣвшимъ вокругъ стола, и могъ держаться въ сторонѣ, чтобъ безъ помѣхи дѣлать сравненіе между оригиналомъ и портрегомъ: «поистинѣ, я былъ вполнѣ правъ, когда при первомъ впечатлѣніи почувствовалъ, что художникъ изображалъ не дѣйствительность, а идеалъ своего воображенія. Теперь предъ глазами моими неоспоримое доказательство. Успокойся, обманутое сердце, и пойми, что на землѣ не можетъ существовать того, что наполняетъ душу блаженствомъ.»