— Вы никого не любите? А ваши дѣти?
— А они развѣ любятъ меня? Не утѣшились ли бы они чрезъ двадцать четыре часа — что я говорю? опечались ли бы они даже, еслибъ я сейчасъ бросилась въ воду? Истинно, они даже не спросили бы обо мнѣ, еслибъ и спросили, такъ ихъ сейчасъ же можно бы утѣшить обѣщаніемъ подарить новую куклу или лошадку.
— На то они дѣти, а потому нельзя этому и удивляться. Дѣтей мы любимъ не потому, что они насъ любятъ, а потому, что они нуждаются въ нашей любви.
— Мои дѣти даже и въ любви моей не нуждаются, сказала мистрисъ Дургамъ: — они очень богаты и потому въ ихъ жизни всегда найдутся сотни рукъ, которыя будутъ имъ угождать.
— Но не будетъ сердца, которое ихъ любитъ. О, какъ бы мнѣ хотѣлось, чтобъ вы знали мою мать! Она могла бы все вамъ передать, что я желалъ вамъ сказать и что отчасти не смѣю, отчасти не умѣю выразить вамъ.
— Вы очень любили свою мать?
— Какъ и она меня. Я понимаю, чѣмъ можетъ быть мать для своего сына, чѣмъ можетъ быть сынъ для своей матери. Мать моя была несчастна, какъ и вы, но по такой ли причинѣ — не знаю, не хочу и не смѣю знать. Она любила моего отца съ такою силой, что смѣло разорвала преграды, указанныя обществомъ для нашихъ страстей, и все принесла на жертву своей любви: свое доброе имя, свое спокойствіе. Бѣдная! она презирала игру. Выигрышъ не имѣетъ никакого отношенія съ такою ставкой.
— Вашъ отецъ не стоилъ вашей матери? спросила мистрисъ Дургамъ, и ея голосъ дрожалъ.
— Вамъ скажу — нѣтъ!
— Можетъ быть, онъ былъ по рожденію ниже — но нѣтъ, это не можетъ быть; вы имя его носите. Но онъ былъ бѣденъ, нищій? не такъ ли?
— Нѣтъ, напротивъ. Онъ былъ богатъ по нашимъ понятіямъ. Внѣщнее положеніе моей матери чрезъ это замужство сдѣлалось гораздо блистательнѣе, чѣмъ прежде было, по-крайнеі-мѣрѣ впослѣдствіи.
— О! слѣдовательно, неравенства большого не было въ этомъ бракѣ. Но положимъ, что вашъ отецъ былъ бы такъ бѣденъ, какъ былъ далекъ отъ настоящей любви, бѣденъ, низкаго, можетъ быть презрѣннаго происхожденія, и что ваша мать ежедневно, ежечасно видѣла оскорбленія не только своему сердцу, но и гордости. Не тяжело ли ей было это выносить?
— Совсѣмъ не тяжело, напротивъ. Внѣшняя обстановка никогда не производила вліянія на мою мать. Ея любовь уничтожала бы эти мелочи, какъ огонь солому.
— Вѣрю, возразила Корнелія. Женщина становится выше всего, если только любитъ и любима. Но мужчина? Неужели вы полагаете, что и мужчина могъ бы съ такимъ же геройствомъ все приносить въ жертву своей любви, могъ бы забыть, что жена, имъ избранная — нищая, низкаго происхожденія, что онъ ее поднялъ изъ грязи, что... о! никогда, никогда не забываетъ этого ни одинъ мужчина! А еслибъ онъ и могъ выше этого себя поставить, такъ все-же никогда и ничѣмъ не могъ себя убѣдить, что подобная женщина можетъ любить истинной любовью. Она не приносила для него никакой жертвы; любовь безъ жертвы не любовь. По жертвамъ признается любовь. Можетъ ли онъ повѣрить ея любви?
Свенъ не зналъ, что отвѣчать на это. Не сама ли она находится въ томъ положеніи, какое изображаетъ? Онъ чувствовалъ, что земля колеблется подъ нимъ, что у него недостаетъ силъ подвинуться впередъ.
Молча сидѣлъ онъ и старался прочитать разрѣшеніе этой загадки на блѣдномъ лицѣ красавицы, не заставляя ее говорить. Но блѣдный свѣтъ луны не благопріятствовалъ этому изслѣдованію и, казалось, сгущалъ завѣсу, покрывавшую тайны. Невыразимая скорбь наполняла сердце Свена. Упоительная красота ночи потеряла для него свою волшебную силу, исчезъ для него прекрасный, обширный міръ — всѣ его мысли, всѣ его чувства сосредоточились въ одномъ участіи къ несчастной женщинѣ, сидевшей рядомъ съ нимъ.
Повидимому, и мистрисъ Дургамъ также мало имѣла охоты продолжать прерванный разговоръ. Неподвижно смотрѣла она въ синюю даль. Но вотъ глаза ея перенеслись на Свена; долго и молча смотрѣла она на него, тогда какъ его глава вопросительно и печально были прикованы къ ея лицу.
— Какой вы добрый! сказала она: — не думайте обо мнѣ. Мнѣ помочь нельзя.
— Я и жить бы не хотѣлъ, еслибъ могъ допустить такую мысль.
Онъ схватилъ ея свѣсившуюся руку. Она не старалась высвободить ее. Такъ они сидѣли рука въ руку, молча углубившись въ себя, до-тѣхъ-поръ пока огоньки города не загорѣлись въ водѣ и лодка, скрипя по прибрежному песку, причалила къ пристани у самаго дома Дургамовъ.
— Вотъ мы и пріѣхали, сказала мистрисъ Дургамъ, высвобождая свою руку изъ его руки: — покойной ночи! Не правда ли, вѣдь завтра я увижу васъ?
Свенъ не прощался съ остальными спутниками. У него силъ не хватало разговаривать съ людьми; онъ не могъ никому руки протянуть. Безъ оглядки, скорыми шагами пошелъ онъ по дорогѣ, ведущей съ берега къ его квартирѣ.