Глава третья.
Прошло нѣсколько дней послѣ той ночи. Сведъ полагалъ, что безъ всякаго труда снова пріютится въ столицѣ, но съ каждымъ днемъ убѣждался, что люди и отношенія никогда не встрѣчаются такимъ же, какими были оставлены. Если же они не измѣнились и остались тѣми же, то въ насъ произошла перемѣна, а чаще всего случается и то и другое. Изъ всѣхъ старыхъ товарищей-студентовъ одинъ Бенно оказался въ столицѣ. Свенъ розыскивалъ то того, то другого; одинъ умеръ, другой уѣхалъ въ Америку, третій, отличавшійся высокомѣрными надеждами, уѣхалъ школьным учителемъ въ уѣздный города близъ польской границы, а о прочихъ съ-тѣхъ-поръ не было ни слуху, ни духу. Вмѣстѣ бывало они смѣялись, плакали, мечтали и кутили, обращались другъ съ другомъ какъ братья и были на ты, клялись въ вѣчной дружбѣ; теперь же они безъ вѣсти пропали и даже имена ихъ какъ-то забывались. Въ память о прошломъ Свенъ посѣщалъ тѣ мѣстй, гдѣ собиралась студенческая корпорація, къ которой и онъ съ Бенно когда-то принадлежалъ. Все тѣ же картины висѣли на стѣнахъ, все тѣ же флаги, роговые кубки и прочія прелести студенческаго житья-бытья были тутъ. На прежнихъ мѣстахъ стояли столы, но за смолами сидѣло другое поколѣніе — все незнакомыя лица, которыя показались Свену необычайно моложавыми, вѣроятно потому, что онъ самъ сталъ на пять лѣтъ старше. Ему трудно было сознаться, что было время, когда онъ самъ съ не меньшимъ воодушевленіемъ, какъ и окружающая его мододежь, распѣвалъ пѣсни о «свободѣ переполняющей сердце» о «великолѣпномъ домѣ, который желательно воздвигнуть», о «плотничьемъ подмастерьѣ, который долженъ выстроить висѣлицу изъ золота и мрамора» и о «жукѣ, возсѣдающемъ на плетнѣ».
Въ этомъ случаѣ съ нимъ сталось то же, что и съ другими бываетъ. Пять лѣтъ отсутствя производятъ повсюду необыкновенныя превращенія. Остроумный адъюнктъ превращается въ педанта-професора, прелестный юноша въ отвратительнаго франта, очаровательная, веселая дѣвушка въ угрюмую хозяйку дома.
Къ не малому своему смущенію сдѣлавъ это открытіе въ первые же два дня своего прибытія, Свенъ на третій день убѣдился, что было бы гораздо благоразумнѣе не увеличивать списка своихъ разочарованій и бросить всякую попытку, переживать старыя отношенія, которыя очевидно сдѣлались совсѣмъ новыми. Онъ поселился за городомъ въ тихомъ, уединенномъ домѣ, изъ оконъ котораго видны были виноградники, чудесная широкая рѣка и горы; тутъ онъ рѣшился жить только въ обществѣ Бенно, своихъ занятій и воспоминаній.
Можетъ быть, въ настоящее время молодой философъ былъ совсѣмъ не такъ равнодушенъ, какъ воображалъ. Можетъ быть, въ выборѣ даже квартиры имъ руководило какое-нибудь обстоятельство, которому философу не слѣдовало бы придавать особеннаго значенія. Это обстоятельство заключалось именно въ томъ, что съ маленькаго балкона изъ его комнаты можно было видѣть нѣкую терасу и довольно хорошо наблюдать, что на этой терасѣ происходить, посредствомъ отличнаго бинокля, находившагося въ числѣ его дорожныхъ вещей. Можетъ быть, подрзрительно отчасти и то, что Свенъ бросаль свои наблюденія, лишь только заслышатся въ передней шаги Бенно; но. еще подозрительнѣе, то, что въ глубокую ночь, когда ни одной звѣздочки нѣтъ на небѣ, когда такъ темно, что руки свои нельзя видѣть, тѣмъ менѣе можно видѣть слабо освѣщенную комнату шагахъ въ двухъ стахъ отъ него, онъ все-таки сидѣлъ на балконѣ и смотрѣлъ на терасу до-тѣхъ-поръ, пока свѣтился матовый огонекъ въ окнѣ; но часто и огонекъ бывало исчезнетъ, а Свенъ все сидитъ на балконѣ и смотритъ на терасу.
Предъ глазами Свена представлялся все этотъ портретъ, который онъ видѣлъ въ раннее утро пребыванія своего въ гостиной того; дома, куда онъ, зараженный своеволіемъ Бенно, вторгнулся такимъ непозволительнымъ способомъ; онъ не могъ забыть лица, которое въ сумеркахъ склонялось къ нему, такое блѣдное, тихое, такое гордой и холодное. Оно являлось въ его сновидѣніяхъ и съ ужасающей ясностью предстояло предъ его мыслью, когда онъ просыпался послѣ короткаго, тревожнаго сна; оно преслѣдовало его, куда бы онъ ни уходилъ, гдѣ бы ни останавливался; черные, умные, неземные глаза этого призрака безпрерывно были на него устремлены и, казалось, безпрестанно предлагали ему вопросъ, какъ-будто отъ отвѣта на этотъ вопросъ зависѣла вся его участь; ни днемъ, ни ночью этотъ образъ не давалъ ему покоя, заставлялъ его безмолвствовать въ обществѣ, быть разсѣяннымъ и задумчивымъ даже въ присутствіи Бенно. Напрасно Бенно призывалъ на помощь все свое остроуміе и веселость характера, чтобъ задумчиваго товарища, вырвать изъ области мечтаній; напрасно онъ произносилъ краснорѣчивыя рѣчи о безуміи «часы счастья портить подобною тоской».