— Мэл… — Нора продолжала наступать, не боясь свеклы. — Напрасно ты огорчаешься из-за какой-то крови. Тело ничего не значит. Ты забыл, как мы с тобой чуть не перенеслись ТУДА?
— Больше никакой любви! — предостерег Шаман. — Учти, Нора, я тоже могу совершить «оп-ля». Тебе не понравится, как тебя встретят там, где ты окажешься.
— Не посмеешь, — отмахнулась она, не сводя с меня взгляда. — Ты не знаешь, как это делается, Шаман. Смотри, не выверни мир наизнанку! Тебе самому придет конец.
Сейчас она была даже красивее, чем прежде. Меня почему-то даже перестало пугать зрелище крови. Я жаждал ее. Она приближалась.
— Что я должен помнить, Нора? — Сейчас она станет моей.
— Вспомни Сфинкса по имени Абу-аль-Хаул! — закричал Шаман.
— Вспомни создателя Хефрена. Сфинкс все еще в ожидании. Сандулеане не смогли его забрать за многие тысячи лет. Так что стой на месте, Нора. Как бы тебе не очутиться надолго в безводном месте, лишенном сортира.
Цыган исторг пламя.
— Я — это ты, Шаман! — сообщил он.
— Держи карман шире! — Шаман выбросил вперед руку, как пожарный шланг, и пламя померкло.
— А я-то кто? — спросил я, роняя миску со свеклой.
22. Я — это ты
— Ты — Абу-аль-Хаул, — ответила мне Нора, — Отец Страха Ра-Харахти[9], Бог-Солнце Обоих Горизонтов. А я — царица Пунта созданная из ладана и чистого желания. Цыган — мой слуга, а Шаман — низкий кладбищенский вор. Абу-аль-Хаул, тебе ведомо все! Абу. аль-Хаул, душа великого Сфинкса, к тебе я взываю!
Нора смотрела на меня, но я не верил, что она обращается ко мне, Она говорила в меня, как в телефонную трубку. Шаман корчился у нее за спиной от смеха и, чтобы не упасть, держался за дверной косяк.
— Лучше признайся пареньку, чем ты любишь заниматься в сортирах, о, дородная царица Пунта! — Он добрался до нас, спотыкаясь и сгибаясь от хохота. Встав между нами, он положил одну руку на стеклянный козырек салат-бара, другую — на окровавленное Норино плечо. Цыган встал. — Расскажи ему, как любуешься водой, устремляющейся в сток унитаза или раковины, как балдеешь от водоворотов и всякой уходящей вниз воды, о, царица сортиров!
— Ты называешь это туалетом, — ответила Нора, лица которой я теперь не видел, потому что ее загораживал от меня Шаман. — По-твоему, это звучит оскорбительно. А я говорю тебе, Шаман, что это — явление Абу-аль-Хаула, чья обитель — на Сандулеке, среди звезд, но сам он пронизывает все мысли и все предметы. Все, что уходит в вихре, уходит к нему. Он не проводит различия между нечистотами и ладаном. Тот, кто отворачивается от чего-то одного, отворачивается сразу от всего.
Шаман обернулся ко мне.
— Я — это ты, — пророкотал он. — Ты — это я. Я — это ты.
Меня охватило прежнее чувство: я был тупой, беспомощной скотиной, терпящей от хозяина и ласку, и побои.
— Вспомни, Мэл, — не унималась Нора. — Вспомни пустыню. Не Нью-Мексико, не Нью-Неизвестно-Что, а Египет. Это было не день и не два, а пять тысяч лет назад.
Цыган, пытаясь удержать на скользком змеином туловище искусственную плоть, поплелся к нам, не сводя с Шамана своих пристальных маленьких глазок. Я заморгал и попытался ухватить мысль, казавшуюся недосягаемой. Я узрел пирамиды, высящиеся в песках, рабов-нубийцев, густые толпы, долбящие гранит и выкладывающий известковые глыбы. Это происходило где-то между Альбукерке и Эспаньолой, недалеко от Саккары, вблизи Абу-Сира, Каира или Санта-Фе…
— Я — это ты, — нудил Шаман. Позади него показалась зевающая морда Цыгана, покрытая сукровицей. До меня донеслось его смрадное дыхание. Видал я Хефрена на 25-й автостраде с ликом в точности, как у меня, как у Сфинкса. Все, что понаписали историки и археологи о гизейском Сфинксе, — чушь. Я вспомнил — сам не знаю, как! — что не фараон Хефрен придал лицу Абу-аль-Хаула сходство с собой: все было с точностью до наоборот…
Цыган сомкнул клыки, ухватив Шамана, но я успел опрокинуть салат-бар вместе с дымящимися супами и полными мисками и принялся метать вилки, ножи и ложки, метя Цыгану в язык и в небо. Обслюнявленный Цыганом Шаман широко улыбнулся.
— Я — это ты, — гнул он свою линию. — Ты — это я. Я — это ты.
Нора в страхе удрала от него и от меня. Цыган рухнул.
Да, все было именно так: я, Сфинкс, изваял Хефрена по своему образу и подобию — а не наоборот! Точно так же я слепил Мэла и миллион прочих воплощений моего Ка[10] — священного Ка Абу-аль-Хаула.
23. Абу-аль-Хаул